“ЗАГАДОЧНАЯ РУССКАЯ ДУША”



013Двенадцать основных черт русского национального характера с точки зрения социальной психологии

«В 1941 году в тяжёлой обстановке военных неудач Сталин вынужден был произнести всенародно те имена, которые с 1917 года ни разу не произносились с высоких трибун. Сталин оказался перед необходимостью употребить единственные подходящие "ключи", и тем самым распечатал ячейку памяти народа, связанную с отечественными войнами»

28 ноября 1866 года русский поэт, дипломат, публицист консервативного направления и член-корреспондент Санкт-петербургской Академии наук с 1857 года Фёдор Тютчев (1803-1873) написал четверостишие, которое вскоре стало культовым.  Вот эти памятные едва ли не каждому россиянину строки:

«Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить:

У ней особенная стать -

В Россию можно только верить».

Фёдор Иванович Тютчев

Фёдор Иванович Тютчев

Справедливости ради надо заметить, что про «загадочную русскую душу» многочисленные байки ходили и до появления на свет четверостишия Тютчева. После написания Фёдором Ивановичем этих легендарных строк мало что изменилось. Вот уже более 200 лет «загадочная русская душа» постоянно присутствует в качестве аргумента в многочисленных исследованиях, посвящённых особенностям развития России. Но в чём же именно заключается эта самая загадочность и таинственность, что это за «enigmatic russian soul»? Задав подобный вопрос, вы можете услышать самые разнообразные ответы, но, как правило, они будут весьма туманными и размытыми, ничего по сути не объясняющими.

Между тем, в СССР ещё в конце 1960-х - начале 1970-х годов группа социологов-энтузиастов попыталась исследовать этот вопрос с научной точки зрения. И, когда к делу подошли профессионалы, выяснились прелюбопытнейшие вещи! Впрочем, обо всём - по порядку.

БАЙКИ ПРО «ЗАГАДКИ РУССКОЙ ДУШИ» И ПОПЫТКИ ОПРЕДЕЛИТЬ СУТЬ ПРЕСЛОВУТОЙ «ЗАГАДОЧНОСТИ»

Российская императрица Екатерина II произнесла в своё время фразу, которая и тогда, в XVIII веке, и сейчас, в начале XXI века, является крайне актуальной: «Нет народа, о котором было бы выдумано столько лжи, нелепостей и клеветы, как народ русский». Так оно, к сожалению, и есть на самом деле. Мифов и легенд самого сомнительного толка о России и русских запущено колоссальное количество. Некоторые из них имеют вполне невинный характер, и происходят, так сказать, от незнания предмета. От такого рода баек не защищены и другие этносы. Например, известные едва ли не всем понятия «шведский стол», «шведская семья», на самом деле, никакого отношения по своему происхождению собственно к населению Швеции не имели и не имеют.

Но есть байки и мифы, происходящие не по причине малой информированности. Легенда о «загадочной русской душе» относится именно к этой категории заблуждений. Причём, заблуждений весьма устойчивых. Так что представляет собой «загадочная русская душа», и как появилось на свет это столь популярное уже не первое столетие определение?

Без особого труда в российской части Интернета можно найти определение, согласно которому процитированное выше четверостишие Фёдора Тютчева - это: «Одна из характеристик российского государства и менталитета русских, акцентирующая определённую иррациональность поведения. Элемент литературного образа "загадочной русской души", носящего романтический характер, в отличие от негативного, например, у Бисмарка: "Никогда не воюйте с русскими. На каждую вашу военную хитрость они ответят непредсказуемой глупостью"».

Споры о «загадочной русской душе» (ЗРД) периодически вспыхивают с новой силой. Причём, обращение к теме ЗРД может быть не столь безобидным, как это иной раз кажется на первый взгляд. К примеру, ещё в 2008 году против московской художницы Лены Хейдиз (родилась в 1959 году) было инициировано обращение в Басманную районную прокуратуру. Против Елены Алексеевны группа инициативных граждан просила возбудить уголовное дело по ч. 1, ст. 282 УК РФ за «совершение ею действий, направленных на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам национальности, совершенных публично или с использованием средств массовой информации». Ход этому делу дали почему-то только в июне 2010 года. А одним из поводов для подобного обращения послужила провокативная работа Лены Хейдиз из серии «Welcome to Russia», которую вы можете видеть ниже.

Лена Хейдиз. Welcome to Russia


Как видно, из чисто теоретического аспекта споры о «загадочной русской душе» уже начали перерастать во вполне конкретную уголовную плоскость. Но так как споры о ЗРД не стихают, так как пока что ещё не сформулирована окончательная, «официально принятая» точка зрения на природу и особенности русского национального характера, будем надеяться, что изыскания в этой области не будут в России приравниваться к попыткам фальсифицировать историю.

Так вот, о природе и характеристиках ЗРД высказывают самые разнообразные точки зрения, согласно которым, например, «загадочность русской души» объясняется:

- странным, патологическим желанием русских людей осваивать новые территории;

- мессианством, что очень хорошо отражено в произведениях классиков русской литературы;

- стремлением реализовать на практике идею, сформированную в первой трети XVI века старцем псковского Елеазарова монастыря Филофеем, которая кратко определяется известным тезисом «Москва - Третий Рим»;

- характером русских людей, которые являются типичными теневыми лидерами, что проявляется только в случаях экстремальной ситуации;

- менталитетом народа, который привык воевать всегда и со всеми; труд для русского - это осознанная необходимость, потому что есть хочется всегда, но даже пахать надо с мечом, ибо неизвестно кто и когда захочет отобрать плоды твоей работы;

- разными фазами, которые присутствуют в жизни русского народа: при одних он как бы замыкается в себе, на своей территории, при других - выплёскивается наружу;

- огромными территориями Российского государства, что и влияет на особенность национального менталитета;

- выдумками: особенности в русской душе, безусловно, есть, но их не больше, чем в душе американской, французской, немецкой и т.п.

Даже из этого краткого перечня видно, сколь велик разброс точек зрения, объясняющих «загадочность русской души». Теперь попробуем определиться с тем, когда именно был запущен тезис о ЗРД. В этом вопросе разброс мнений также широк.

«ЗАГАДОЧНАЯ РУССКАЯ ДУША»: ИСТОРИЯ ВОПРОСА

Российский культуролог, историк и переводчик (в том числе - с польского; перевёл на русский язык, в частности, многие произведения Станислава Лема) Константин Душенко (родился в 1946 году) о дате вброса в массовое сознанием понятия «загадочная русская душа» в апрельском номере журнала «Читаем вместе» (2008 г.) пишет следующее: «О загадочной русской душе массовый советский читатель узнал весной 1927 года, когда страна переживала очередную "военную тревогу", а лозунгом дня был "Наш ответ Чемберлену!". Одним из таких ответов стал фельетон Алексея Толстого "Англичане, когда они любезны", напечатанный в "Огоньке". Толстой вспоминал [о событиях Первой мировой войны - Consp.]:

"Когда после отхода из Польши русские войска снова были брошены в наступление на обледенелые высоты Эрзерума, когда правительство и либеральная русская печать в сотый раз заявили о своей верности союзникам и готовности драться до последней капли мужицкой крови, когда под Ипром немцы выпустили хлор и пропахали весь английский фронт тяжёлыми снарядами, - тогда англичане стали говорить, что, в сущности, всегда любили русский народ и восхищались им и что русская душа - это особенная душа, загадочная и мистическая, и англичанам именно этой души и не хватало для полноты бытия. (...)

Патриоты обрадовались ужасно. И от ужасной радости, когда человек не знает, что ему ещё выкинуть, -  ударились в мистику. Оказалось, - по их словам, - что русский крестьянин со своей загадочной душой является как бы женской частью европейской цивилизации: призван к восприятию семени европейской цивилизации, и что он это сознает (метафизически) слепым женственным инстинктом и потому слепо и беззаветно будет умирать в боях за своё мужское начало, то есть за союзников".

Версия А.Н.Толстого очень близка к истине, хотя кое-что "красный граф" подправил. Действительно, как раз в 1916 году в Лондоне вышел сборник статей английских и русских авторов "Душа России", и весьма вероятно, что о "загадочной русской душе" первыми заговорили англичане. Но случилось это задолго до мировой войны - в годы, когда Россия считалась чуть ли не главным врагом Британии.

3 мая 1902 года в лондонском "Субботнем обозрении" появился очерк Артура Саймонса "Русская душа: Горький и Толстой". Горьковский роман "Фома Гордеев" английский критик назвал "хаотичной, но любопытной книгой", которую стоит прочесть хотя бы ради того, "чтобы узнать что-то ещё о загадочной русской душе". Так что, впредь до обнаружения другого метрического свидетельства, день рождения загадочной русской души можно праздновать 3 мая.

До этого русская душа мало интересовала Европу. Замечена она была лишь к концу XIX века, благодаря переводам романов Тургенева, Толстого и, разумеется, Достоевского. "«Русская душа - загадка». Это сказал ни кто иной, как Достоевский", - уверял один немецкий автор в 1919 году. Так он перевёл слова князя Мышкина: "Чужая душа потёмки, и русская душа потёмки; для многих потёмки"».

Несколько иной точки зрения придерживается Владимир Мединский, депутат Государственной Думы РФ V-го созыва, профессор МГИМО Министерства иностранных дел РФ, доктор политических наук. Владимир Мединский (родился в 1970 году) в последние годы выпустил серию книг, объединённых в серию «Мифы о России».

Владимир Мединский на презентации своих книг в Рязани, 2009 год
Владимир Мединский на презентации своих книг в Рязани, 2009 год

В одной из книг этой серии («О русском воровстве, особом пути и долготерпении», вышла в издательстве «ОЛМА Медиа Групп» в 2009 году) Владимир Мединский рассказывает о происхождении явления «загадочной русской души». Мединский полагает, что первое упоминание о ЗРД относится к самому началу XVIII века. Он пишет о том, что первым про загадки и тайны русской души упомянул немецкий философ, математик, физик, изобретатель, языковед, историк, юрист, дипломат и астролог Готфрид Лейбниц (Gottfried Wilhelm von Leibniz; 1646-1716) в своей книге «Новые опыты о человеческом разуме» (закончена в 1704 году, впервые опубликована в 1765 году).

Мединский ссылается на первое издание этой работы Лейбница на русском языке, вышедшее в СССР в 1936 году, и добавляет, что Лейбниц «про загадочных русских, идущих каким-то своим, непостижимым путём, неоднократно говорил "под запись" и совершенно официально».

Готфрид Лейбниц, как известно из его биографических данных, в своё время был активно связан с Россией и проводил исследования, пытаясь выявить генеалогические корни императорской династии Романовых. О причинах теоретических построений гениального немецкого учёного относительно ЗРД Мединский пишет следующее: «Лейбниц в числе самых первых стал не изучать, а "научно" придумывать Россию. Идей у него было много, и большой теоретик часто создавал схемы того, как должно было быть устроено Мироздание. О России он тоже много чего придумал: дикая страна, которая чужда просвещению, но царь которой просвещения хочет. Россия должна проиграть Северную войну, стать колонией Швеции, и под руководством Петра начать просвещаться, Пётр должен создать в России регулярное государство [...]. Русские не легли в его замечательную схему: выиграли Северную войну, не захотели стать вассалами Швеции и не создали регулярного государства. За что и сделались непостижимым народом, а Россия была объявлена идущей "особым путём".

Готфрид ЛейбницГотфрид Лейбниц

Потом это повторялось много раз. Из Европы в Россию приходило много разнообразных идей. Но все эти идущие из Европы идеи мы постепенно переварили, а частью превратили в собственные. Каждая подобная идея - регулярного государства, просвещения, классицизма, сентиментализма, романтизма, анархизма, коммунизма, либерализма, политической корректности, европейского дома - это свой особый миф о том, какой Россия непременно "должна быть".

Чем дальше, тем больше становилось оснований рассказывать о непостижимости русских. Ведь мы не соответствовали ни одному из мифов, которые о нас напридумывали. И, как ни парадоксально, ни одному мифу, который придумали мы сами».

Про Лейбница, кроме того, известно, что о русских он отзывался достаточно пренебрежительно, называя их «крещёными медведями», о чём, к примеру, упоминает российский философ и искусствовед Карл Кантор (1922-2008) в сборнике научных статей, который вышел под его редакцией и назывался «Кентавр перед сфинксом: Германо-российские диалоги» (М.: Апрель-85, 1995).

На тему ЗРД, как я уже говорил выше, к настоящему моменту написано немалое количество исследований самого разного толка и уровня, в чём можно наглядно убедиться из приведённых выше цитат. Из этих же цитат можно сделать вывод, что «загадочность русской души» - это явление во многом искусственное, придуманное специально. Очевидно и то, что, пытаясь определить природу ЗРД, многочисленные авторы используют, в основном, эмоциональные, экспрессивно-оценочные, но не научные определения.

Но если дело обстоит таким образом, то, скорее всего, «загадочность» и «таинственность» (в эмоционально-мифологическом аспекте) может присутствовать и в оценках национального характера других народов. А это, в свою очередь, обязательно должно быть отражено в неких достаточно известных текстах. Так оно и есть. И вот - один из примеров подобного рода.

Фридрих НицшеФридрих Ницше

В сочинении Фридриха Ницше (Friedrich Wilhelm Nietzsche; 1844-1900) «По ту сторону добра и зла» (1886 г.) есть определение особенностей немецкого национального характера, практически идентичное особенностям характера русского. У Ницше (отдел восьмой, глава 244) читаем следующее: «В немецкой душе есть ходы и переходы, в ней есть пещеры, тайники и подземелья; в её беспорядке много прелестного и таинственного [...]. Иностранцев изумляют и привлекают те загадки, которые задаёт им противоречивая в своей основе природа немецкой души». Замените слово «немецкая» на «русская» - и вы легко сможете убедить собеседника в том, что Ницше писал эти строки именно о русских.

Таким образом, очевидно, что в изучении явления, именуемого «загадочной русской душой», преобладал и преобладает эмоциональный, но не системный научный подход. Подобный подход, между тем, вполне можно применить к исследованию вопроса о том, что же представляет собой русский национальный характер.

ЧТО ВКЛЮЧАЕТ В СЕБЯ ПОНЯТИЕ «НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР»?

В самом деле, что же, в принципе, можно считать «национальным характером»? Если говорить сугубо научным языком, можно получить следующее определение. Национальный характер - это «"общество внутри нас", существующее в виде однотипных для людей одной и той же культуры реакций на привычные ситуации в форме чувств и состояний. Это и есть наш национальный характер. Он есть часть нашей личности [...].

В основе национального или - точнее - этнического характера лежит некоторый набор предметов или идей, которые в сознании каждого носителя определённой культуры связаны с интенсивно окрашенной гаммой чувств или эмоций. Появление в сознании любого из этих предметов приводит в движение всю связанную с ним гамму чувств, что, в свою очередь, является импульсом к более или менее типичному действию. Вот эту единицу "принципиального знаменателя личности", состоящую из цепочки "предмет - действие", мы впредь и будем подразумевать под понятием "социальный архетип"».

"О русском национальном характере"Вышеприведённое определение взято из книги Валентины Чесноковой (подписывая книгу, Валентина Фёдоровна использовала псевдоним «Ксения Касьянова») «О русском национальном характере» (М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2003). Из этого исследования мы легко делаем основополагающий вывод: для национального характера (социального архетипа) базисом является культура. Причём, культура не только в привычном для нас понимании: наука, искусство, образование и пр. В определение «культура» вкладывается более широкий спектр понятий, а именно:

- то, как люди, относящиеся в одной нации, взаимодействуют между собой;

- то, как люди, относящиеся к одной нации, взаимодействуют с представителями иных этносов;

-  то, как люди, относящиеся к одной нации, проявляют себя в привычных для них ситуациях;

- то, как люди, относящиеся к одной нации, проявляют себя в нестандартных, непривычных для них ситуациях.

В этом фундаменте национального характера заложены базовые ценности. Об этих ценностях Валентина Чеснокова пишет так: «В настоящее время ценности исследуются в социальных науках в основном методом опроса. По-видимому, какие-то ценностные ориентации можно уловить таким образом. Но относительно тех, которые представляют собой матрицу и "знаменатель личности", метод опроса оказывается бессильным по той простой причине, что он предполагает контакт исследователя с исследуемым в вербальной сфере, а бессознательные структуры социальных архетипов находятся в основном за пределами этой сферы.

Но если бы они были просто невербальны, то было бы проще. Беда в том, что они к тому же "завалены" в нас "ворохами" словесно усвоенных концепций. Это - в полном смысле "чужие" слова и мысли, но они часто нами используются для выражения самых настоящих, подлинных чувств.

Особенно разительно это бывает, когда какой-нибудь простой человек, не занимающийся специально интеллектуальными изысканиями, пытается выразить возникшие в нём моральные чувства: он либо выталкивает из себя какие-то совершенно разорванные фразы и обрывки мыслей, либо вдруг взрывается фейерверком самых "густопопсовых" газетных штампов, от которых у всех просто "уши вянут".

И в тоже время понимаешь, слушая его, что в глубине сознания этого человека штампы привязаны к чему-то очень важному. Но они этого важного не выражают, они его обозначают, и при том - весьма условным способом. Логическая связь между всеми  этими штампами крайне слаба, а то и просто отсутствует потому, что они имеют тенденцию располагаться не в зависимости друг от друга, а в соответствии с "силовым полем" ценностных ориентаций. Но выявить через них это поле - задача трудноразрешимая».

Попытка выявить эти самые «ценностные ориентации», составляющие суть национального характера русских, и была впервые предпринята советскими учёными в 1970-х годах с использованием Миннесотского многофакторного личностного опросника  (Minnesota Multiphasic Personality Inventory; MMPI), который был разработан в 1940 году С. Хатуэем и Дж. Мак-Кинли.

РАЗРАБОТКИ УЧЁНЫХ США В ОБЛАСТИ ПСИХОДИАГНОСТИКИ И ИХ ПРИМЕНЕНИЕ В СССР

Иногда приходится слышать и читать, что MMPI был разработан для диагностики психических заболеваний, но на самом деле миннесотский личностный опросник первоначально использовался в качестве методики для профессионального отбора кандидатов в военно-воздушные силы США. И понятно, почему: подготовка лётчика-профессионала требует времени и стоит недёшево, тем более - в условиях военного времени. Именно поэтому американцы, подойдя к делу с привычной для них дотошностью, и решили разработать надёжный тест, который позволял бы ещё на начальном этапе отбирать в военно-воздушный флот соискателей, без каких-либо оговорок подходящих для службы в ВВС.

Позднее, после окончания войны, MMPI стал использоваться в клинической диагностике, где показал отличные результаты, а также в других областях, в частности - в социальной психологии. Сегодня Миннесотский личностный опросник является одним из самых надёжных и общепризнанных тестов, и - в этом исследователи видят его большое достоинство - продолжает совершенствоваться и дорабатываться с помощью многочисленных дополнительных шкал.

В СССР тест MMPI впервые был переведён на русский язык в 1965-1967 годах. Работы по переводу и адаптации теста к отечественным реалиям шли параллельно в Москве и Ленинграде. Москвичи пошли по линии устранения трудно переводимых вопросов, которые работали в основном на дополнительные шкалы теста, и стремились приспособить тест в основном для клинической диагностики. Что, конечно же, сказалось на эффективности диагностики с помощью MMPI в целом.

Ленинградцы пошли по иному пути: они пытались адаптировать полный вариант опросника, для чего сделали ряд последовательно улучшающихся вариантов перевода. И в этом виде результаты, полученные с помощью «ленинградского варианта» MMPI на дополнительных шкалах, вполне можно было сравнивать с американскими данными.

«Первоначально существовала страшная оппозиция применению теста, - пишет Валентина Чеснокова. - Его поносили за буржуазный, математизированный, формальный подход к личности, недопустимый в социалистическом обществе. Эта тенденция сохранилась ещё с 30-х годов, когда громили тестовые методики, созданные для профессионального отбора. Однако в настоящее время эта оппозиция сильно смягчилась, научное общественное мнение в целом примирилось с фактом существования тестов, хотя наши классические психологи и психиатры до сих пор крайне болезненно реагируют на всё, связанное с тестами. Зато в научных кругах существует большое любопытство к ним, и тесты сейчас распространяются с огромной быстротой. Правда, выработаны типичные способы маскировки. Тесты везде называются "клиническими" (хотя используются большей частью именно как личностные»)...».

Валентина Фёдоровна ЧесноковаВалентина Чеснокова

Эти строки Валентина Чеснокова писала в начале 1980-х годов. Необходимо сказать несколько слов об этом учёном. Валентина Фёдоровна Чеснокова (Ксения Касьянова, как уже было сказано, её псевдоним) родилась 28 июня 1934 года в Томске, в семье профессионального военного. Окончила Ленинградский университет, а затем - аспирантуру по специальности «История СССР». Работала в самых разных уголках Советского Союза - в Нарьян-Маре, на Дальнем Востоке, в Новосибирске, в Москве.

Её жизнь складывалась непросто - тяжёлая болезнь с юности, трудный путь в науке. В возрасте 31 года, работая старшим преподавателем во Владивостокском отделении МИНХ им. Плеханова, уже готовясь к защите диссертации, она совершила поступок, поставивший крест на успешной научной карьере - заказала панихиду по умершей матери, за что была уволена с работы по идеологической статье. Ей пришлось работать посудомойщицей, старшим техником и по прошествии двух с небольшим лет, в 1967 году, она смогла вернуться к научной деятельности в Новосибирском Институте экономики и организации промышленного производства (ИЭ и ОПП) Сибирского отделения Академии наук СССР, куда её приняла Т.И. Заславская. Именно здесь началось знакомство Валентины Фёдоровны с социологией.

Она занималась переводами Т. Парсонса, Ч. Кули, Б. Малиновского, Ф. Знанецкого, что было тогда делом первостепенной важности для только зарождавшейся советской социологии. В 1973 году она переезжает в Москву, четырьмя годами позже становится старшим научным сотрудником НИИ культуры, где и проработала до выхода на пенсию в 1990 году.

Поскольку сфера её научных интересов - русская культура, русский национальный характер - была неприемлема для официальной советской социологии, В.Ф. Чеснокова с самого начала была обречена писать и работать в стол. Но тема была настолько захватывающе интересной, что её это нисколько не останавливало. Никто до неё не только в Советском Союзе, но и в мировой науке не занимался исследованием русского национального характера с социологической точки зрения. Она - первооткрыватель, первопроходец. Она первая начала научную разработку неуловимой, смутной, уже изрядно затёртой темы «загадочности» русской души, русской культуры на основе новых методологических подходов.

Валентина Чеснокова ввела в оборот понятие «социального архетипа», на основе анализа тестов MMPI (Миннесотский многофакторный личностный опросник) выявила определённую модель поведения, обусловленную устойчивыми личностными качествами, свойственную русской этнической культуре и на этой основе реконструировала ценностную систему, социальные нормы и санкции, которые являются определяющими для русской культуры.

Кто мы такие, чем отличаемся от других, в чём наша сила, в чём наша слабость? Это те вопросы, на которые можно было найти ответы в её главной книге - «О русском национальном характере».

Книга была закончена в 1982 году, некоторое время ходила в самиздате, а в 1994 году впервые была официально издана в России в издательстве Института национальной модели экономики. Второе издание, дополненное и расширенное рядом публицистических работ, вышло, как уже было сказано, в 2003 году. Примечательно, что в обоих изданиях книги «О русском национальном характере» Чеснокова практически ничего не меняла в основном тексте, написанном, как уже было сказано, в начале 1980-х годов. Небольшие дополнения, сделанные Валентиной Фёдоровной в своей книге, носили не принципиальный характер.

В своей работе в области этнопсихологии Валентина Чеснокова,  используя Миннесотский многофакторный личностный опросник, сопоставляла графики, построенные на основании опросов американского и советского населения, и интерпретировала расхождения «средних» показателей.

В последние годы работала с фондом «Общественное мнение» и Институтом национальной модели экономики. Автор книг «Тесным путём: процесс воцерковления населения России в конце XX века», «О русском национальном характере», «Язык социологии». Также работала в центре содействия реформе уголовного правосудия Валерия Абрамкина.

Скончалась в Москве 27 июня 2010 года накануне своего 76-летия.

Людмила СобчикЛюдмила Собчик

В своей работе Валентина Чеснокова также использовала данные, полученные в начале 1970-х годов Людмилой Собчик (Людмила Николаевна Собчик - доктор психологических наук, ведущий научный сотрудник ГНСПСС им. Сербского, главный научный руководитель Института прикладной психологии, член-корреспондент Международной Академии информатизации при ООН; научный редактор «Московского психологического журнала»). Л.Н. Собчик ввела в научный оборот данные, полученные ею в СССР на базе тестирования советских лётчиков, которые были изложены, в частности, в сборнике «Пособие по применению MMPI», вышедшем в Москве в 1975 году.

Не будем углубляться в детализацию того, как именно работает тест MMPI, его дополнительные шкалы  и прочее. Во-первых, об этом лучше могут рассказать профессионалы, во-вторых - все желающие могут обратиться к печатным и интернет-источникам. И, наконец, в-третьих, нас в первую очередь интересует то, какие же особенности «русского национального характера» были выявлены с помощью Миннесотского многофакторного личностного опросника.

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР: ВЫВОДЫ ГЮСТАВА ЛЕБОНА

Основу ментальности той или иной нации, как уже было сказано ранее, составляет социальный архетип, или - характер народа. Национальный характер - это устойчивый, повторяющийся набор черт личности, свойственный представителям каждого определённого этноса.

Об этом подробно писал ещё в конце XIX века французский психолог, социолог, антрополог, историк, основатель социальной психологии Гюстав Лебон (Gustave Le Bon; 1841-1931). В своих книгах «Законы психологической эволюции народов» («Les lois psychologiques de l'evolution des peuples», 1894) и «Психология толпы» («La psychologie des foules», 1895) он, пожалуй, одним из первых чётко зафиксировал то, что ещё и сегодня представляется для многих далеко не очевидным фактом. А именно: характер народа (или же - его психический склад) меняется крайне медленно.

Необходимо заметить, что два этих фундаментальных труда Лебона в своё время внимательно изучали Ленин, Гитлер, Муссолини, Сталин, а многие  заложенные в них принципы и выводы уже не первое десятилетие с успехом используются в рекламных и политических технологиях. К каким же выводам пришёл знаменитый французский учёный?

Характер власти, форма правления, государственные и общественные институты, законы и уложения, искусство и науки - даже в течение жизни одного  поколения народа всё это может быть изменено очень быстро, резко и кардинально. Но - и это кажется на первый взгляд парадоксальным! - внешние изменения являются проявлением всё того же постоянного национального характера, который меняется несопоставимо медленнее внешне видимых «модернизаций». Чтобы понять, насколько был прав Лебон в своих выводах, приведём несколько цитат из его книги.

Гюстав ЛебонГюстав Лебон

 

О причинах того, что именно характер является определяющим фактором в психологической эволюции народов, Лебон пишет следующее: «Исследуя один за другим различные факторы, способные действовать на психический склад народов, мы можем всегда констатировать, что они действуют на побочные и непостоянные стороны характера, но нисколько не задевают его основных черт, или задевают их лишь путём очень медленных наследственных накоплений [...].

Характер образуется сочетанием в различной пропорции различных элементов, которые психологи обозначают ныне именем чувств. Из тех, которые играют наиболее важную роль, следует главным образом отметить: настойчивость, энергию, способность владеть собой - способности, проистекающие из воли. Мы упомянем также среди основных элементов характера нравственность, хотя она - синтез довольно сложных чувств.

Это последнее слово мы берём в смысле наследственного уважения к правилам, на которых покоится существование общества. Иметь нравственность для народа - значит, иметь известные твёрдые правила поведения и не отступать от них [...]. Дочь характера, но ничуть не ума, она может считаться прочно установленной только тогда, когда стала наследственной и, следовательно, бессознательной [...].

Умственные качества могут легко изменяться под влиянием воспитания; качества характера почти совершенно ускользают от его действия [...]. Открытия ума передаются легко от одного народа к другому. Качества характера не могут передаваться [...]. Преимущества или недостатки характера составляют исключительное достояние каждого народа. Это - неизменный утёс, в который волна должна биться изо дня в день в течение веков, чтобы обточить только его контуры [...].

Характер народа, но не его ум определяет его развитие в истории [...]. Влияние характера - самый могущественный фактор в жизни народов, между тем как влияние ума в действительно очень слабо [...]. Чрезвычайная слабость работ профессиональных психологов и их ничтожный практический интерес зависят главным образом от того, что они посвящают себя исключительно изучению ума и оставляют почти совершенно в стороне изучение характера».

Гюстав Лебон

Проводя сравнительный анализ народов, населяющих страны Южной Америки и США, Гюстав Лебон задавался очевидным вопросом: почему происходит так, что, имея, в принципе, более чем схожие природные условия для жизни и деятельности, народы в этих странах живут столь различно? Ответ, по мнению Лебона, как раз и кроется в особенностях национального характера англосаксов: «Имеют ли англичане во главе себя монарха, как в Англии, или президента, как в Соединённых Штатах, их образ правления будет всегда иметь те же основные черты: деятельность государства будет доведена до минимума, деятельность же частных лиц - до максимума, что составляет полную противоположность латинскому идеалу. Порты, каналы, железные дороги, учебные заведения будут всегда создаваться и поддерживаться личной инициативой, но - никогда не инициативой государства.

Ни революции, ни конституции, ни деспоты не могут давать какому-нибудь народу тех качеств характера, какими он не обладает, или отнять у него имеющиеся качества, из которых проистекают его учреждения. Не раз повторялась та мысль, что каждый народ имеет ту форму правления, которую он заслуживает. Трудно допустить, чтобы он мог иметь другую».

ВЫСТРЕЛ ИЗ ПРОШЛОГО. КТО ТАКИЕ РУССКИЕ С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ MMPI?

Очевидно, что особенности национального характера обязательно должны учитываться руководством государства в своей повседневной деятельности. Сегодня в России мы, к сожалению, видим несколько иную картину. Органы законодательной и исполнительной власти (на федеральном и региональном уровнях), представительные и исполнительные органы местного самоуправления зачастую принимают важнейшие, принципиальнейшие решения не на основе математической обработки данных, полученных с помощью статистики и социологии, а, в лучшем случае, на основании предложений экспертов. Но эксперты - тоже люди. И они тоже могут знать далеко не всё, они тоже могут ошибаться.

Владимир Солоухин в своих размышлениях на развалинах Оптиной пустыни «Время собирать камни» (текст впервые был опубликован в журнале «Москва», № 2, 1980 г.) писал: «На Востоке есть поговорка: "Если ты выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки"». То, как именно в последнее двадцатилетие в России проводились многочисленные реформы, очень хорошо демонстрирует незнание многими, если не большинством из власть предержащих, истории своей страны, своего народа, стремление эту историю (в том числе - и относительно недавнюю) подкорректировать в интересах текущего «политического момента». Всё это вполне естественно приводит к тому, что из событий прошлого не усваиваются те уроки, которые история может преподать, чтобы в настоящем и будущем не повторять элементарных ошибок.

Небольшой пример. На бытовом уровне сейчас часто приходится слышать от людей, уставших от глупостей и «реформ» российских властей, примерно такую мысль: пусть бы Россию оккупировали американцы (немцы, китайцы, японцы - возможны разные варианты), глядишь, тогда порядка больше было бы, и жизнь была бы устроена нормально. Но это - не ново.

Замечательный русский учёный-правовед, лингвист, литературовед и публицист Сергей Завадский (1871-1935) вскоре после эмиграции в 1921 году из Советской России опубликовал свои мемуары «На великом изломе. Отчёт гражданина о пережитом в 1916-1917 годах» (в наше время они были переизданы в 22-томном «Архиве русской революции», Т. XI. - М.: Терра-Политиздат, 1991).

Летом 1917 года Сергей Владиславович разговорился с одним мужиком на украинском хуторе: «Иван спокойно и с полным убеждением заявил, что ему решительно всё равно быть русским (он сказал "русским", а не "украинцем") или немцем: дадут ему больше земли немцы, так он и будет немцем [...]. И я почувствовал, что это не циничное "ubi bene, ibi patria" (латинская поговорка: "где хорошо, там и родина" - Consp.), а наивность человека, ещё не осознавшего своей национальности. Я понял, что так ощущают (не рассуждают, а именно ощущают) почти все вокруг Ивана, и что поэтому никакой связи между "господами" и "мужиками" нет и быть не может».

Владимир КороленкоВладимир Короленко

Ещё одна цитата: «Общественных задерживательных центров нет. Общество распадается на элементы без общественной связи. Наша психология - это организм без костяка, мягкотелый и неустойчивый. Русский народ якобы религиозен, но теперь религия нигде не чувствуется, ничто "не грех". Это в народе, то же - и в интеллигенции. Успех - всё. В сторону успеха мы шарахаемся, как стадо». Если не знать, что эти строки написал в своём дневнике 4 ноября 1917 года русский писатель Владимир Короленко (1853-1921), можно было бы подумать, что он описывает Россию не начала XX, а начала  XXI века. И это ещё раз подчёркивает, сколь медленно меняется национальный характер, насколько сильное влияние он оказывает на реальное состояние дел в обществе, вне зависимости от общественно-политического устройства.

Анализируя данные, полученные Людмилой Собчик, подкрепляя их собственными исследованиями, Валентина Чеснокова пришла к следующему выводу относительно особенностей русского национального характера: «Если нас "очистить" от культурных эталонов, то в нас отчётливо проявится тот тип личности, который психиатры называют "эпилептоидным".

Антон КемпиньскиАнтон Кемпиньски

Польский психиатр Антон Кемпиньски (Antoni K?pi?ski; 1918-1972), описывая эпилептоида, предупреждает, что он "характеризуется некоторыми чертами, проявляющимися иногда при эпилепсии, и отсюда - его название, но он не всегда связан с эпилепсией. Сама эпилепсия тоже не всегда даёт изменения личности, описываемые как эпилептоидные". В общем, эпилептоид - это не заболевание, а так называемый акцентуированный тип личности».

Мнение Валентины Чесноковой таково: русские - не есть эпилептоиды в чистом виде, а, так сказать, «окультуренные» эпилептоиды. Русский национальный архетип является продуктом длительного воздействия природы и культуры. В этом процессе культура противостоит генотипу, стремясь не отражать и не закреплять его, а приспосабливать к среде, к окружению, обрабатывая и «культивируя» его. Можно сказать и так: задача генотипа - создавать трудности, задача культуры - их преодолевать.

В таком постоянном взаимодействии-противостоянии генотип и культура выработали на протяжении многих веков (а, возможно, и тысячелетий) устойчивые модели поведенческих комплексов и систем установок, применимых каждым отдельным представителем русской нации для множества сходных ситуаций. Всё это можно называть термином, который выше уже употреблялся - социальный архетип. Он и представляет собой внешние, легко фиксируемые со стороны проявления типичных свойств русского характера.

Но каковы же они - основные особенности русского национального характера? Как и в чём они проявляются?

ОСОБЕННОСТИ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА

Психологические тесты MMPI, проведённые более 30 лет назад в СССР, как уже было сказано, выявили в русском этническом генотипе явно выраженную эпилептоидную компоненту. Она, по мнению Валентины Чесноковой, определяет основные качества русского национального характера, который, в свою очередь, характеризуется наличием ряда составляющих.

1.

Некоторая замедленность и вязкость мышления, и, как следствие - довольно высокая (до определённого предела) неотзывчивость на внешние стимулы и раздражения.

Это особенность русского национального характера вызывает трудность при переходе от одного вида поведения к другому, от одного психологического состояния - к другому. Эта трудность преодолевается культурой за счёт развития склонности русского человека к бытовому ритуализму. С практической точки зрения эта обрядность, не имеющая никакого мистического значения, позволяет «спускать на тормозах» целый ряд повторяющихся, однообразных, но непроблемных в жизни ситуаций, экономя, тем самым, силы для разрешения ситуаций проблемных.

Необходимость и привычность ритуалов в обыденной жизни, разумеется, варьируется в зависимости от возраста и состояния человека, но всегда оставляет заметный след в нашей жизни. В ситуациях, когда выработать и установить такие ритуальные «автоматизмы» не удаётся (например, из-за разнообразия ситуации, быстрой изменчивости окружения), замечает Валентина Чеснокова, русский человек быстрее устаёт и начинает чувствовать неудобство.

Это, с одной стороны, способствует развитию склонности к индивидуализму, а с другой стороны - последовательности и упорства в достижении цели.

Неотзывчивость на внешние стимулы и раздражения связана с тем, что поведение русских, которые являются эпилептоидами, отличается цикличностью. Сравнивая данные теста MMPI, полученные в США и Л.Н. Собчик в СССР, Валентина Чеснокова замечает, что цикличность в поведении свойственна и американцам, но у русских это проявляется ещё заметнее. Это дало Чесноковой основания для вывода, что русские являются усиленными циклоидами. И в спокойные периоды они склонны, в отличие от американцев, к более сильной депрессии.

«В спокойные периоды, - пишет Валентина Чеснокова, - эпилептоид всегда переживает лёгкую депрессию. Его сверхактивность выражается в эмоциональном взрыве, в "необузданном нраве", который в нём в этот момент проявляется; депрессия же характеризуется "апатией", некоторой вялостью, пониженностью настроения и психомоторной сферы.»

14

Во время депрессии эпилептоид апатичен...

Эта особенность, по мнению Валентины Чесноковой, обусловлена следующим: когда «местные» нервные регулирующие механизмы не справляются и процесс «растормаживания» нарушает общее равновесие организма, он включает древние механизмы, которые посредством выработки специальных химических веществ осуществляют общее, глобальное торможение. Это приводит к подавлению не только моторики (то есть - сферы, «отвечающей» за движение), но и психофизиологической и даже чисто психической сферы. На уровне последней депрессия выражается в обесценивании потребностей, в том числе - и повседневных. Торможение распространяется также на интеллектуальную сферу, подавляя её активность и инициативу. Но как эта особенность русского национального характера проявляется на практике?

Приведу большую цитату из работы Валентины Чесноковой, в которой очень хорошо описаны проявления цикла, в котором эпилептоид заторможен, неотзывчив на внешние стимулы и раздражения: «Находясь в периоде такого торможения, человек просыпается утром и чувствует, что ему ничего не хочется, - не хочется вставать, куда-то идти, что-то делать. Ему тяжело поднять своё тело, напрягать ум, что-то предпринимать, что-то решать. Единственное его желание - чтобы его оставили в покое. Он с удовольствием оказался бы где-нибудь на краю света, "в уединённом домике, в лесу или в горах", подальше от всей этой беготни, шума, волнений. Всё его раздражает, всё кажется ненужным, бессмысленным, излишним. В таком состоянии есть три средства, способных возвратить эпилептоида к деятельности: непосредственная опасность для жизни, чувство долга и... ритуалы.

Поскольку непосредственная опасность для жизни - явление не очень частое в нашем цивилизованном мире, то остаются, следовательно, чувство долга и ритуалы. Чувство долга даёт первый импульс: эпилептоид с отвращением поднимается и вяло тащится на кухню. Теперь важно, чтобы чайник стоял на обычном месте. Если он там стоит (а у хорошего эпилептоида он всегда стоит так, чтобы не делать лишних движений), он одной рукой привычно суёт его под кран, а другой в это время, не глядя, нащупывает на полке спички. Бухнув чайник на огонь, он со вздохом отправляется в ванную.

Он совершает очень немного движений, и они требуют от него совсем немного умственных и психических усилий, поскольку последовательность их выполняется автоматически, вещи как бы сами "лезут в руки", расставленные с вечера по "своим местам". И если дети не рассыпали зубной порошок, ЖЭК с вечера не отключил воду и не случилось никакого другого стихийного бедствия, то за вторым стаканом чая эпилептоид приходит к мысли, что жить, в общем-то, можно, что жизнь не так несносна, тяжела и бессмысленна, как показалось ему в момент пробуждения. Привычки-ритуалы выполнили свою функцию: они "раскачали" эпилептоида, находящегося в депрессии, мягко включили его в обычные повседневные структуры деятельности.

Он ещё и на работе будет раздражаться по мелким поводам: что папки в шкафу стоят не на обычных местах, что кто-то утащил отточенный с вечера карандаш и т.д., но он уже вполне в рабочей форме. Он может и предпринимать что-то, и решать, и даже проявлять инициативу и изобретательность - но только в той сфере, которая на данном этапе выделена им как "проблемная". Все остальные сферы он "спускает на автоматизмах". И здесь вы совершенно напрасно будете ему доказывать, что то-то и то-то гораздо эффективнее делать совсем иным способом. Он вас выслушает, согласится, даже, может быть, восхитится, но воспользоваться новым методом откажется: "Да ладно, - скажет, - я уж так привык". И будет совершенно прав. Привычки-ритуалы экономят ему силы, в которых он в период депрессии остро нуждается [...].

Любопытно отметить при этом, что в период вялости и апатии эпилептоид ворчит, раздражается, но чрезвычайно мало жалуется на здоровье, что является одним из признаков классической депрессии.».

Сравнивая данные теста MMPI, полученные в США и в СССР, Валентина Чеснокова делает интересный вывод: при всём описанном выше состоянии, явно характеризующем замедленность и инерционность, эпилептоид в тесте MMPI совсем не проявляется на шкале ригидности, набирая по ней те же пять с небольшим баллов, что и американцы.

Ригидность, как известно, - это страх перед изменениями, боязнь, что ты не сможешь к ним приспособиться. Русский человек в период заторможенности, неотзывчивости, депрессии инерционен, не склонен к изменениям, предпочитает привычные ситуации, но не потому, что он боится нового или не может приспособиться к изменениям. Он всего-навсего не хочет этого нового, потому что ему трудно фиксировать своё внимание сразу на многом. Но если это необходимо, если в этом есть смысл, русский эпилептоид вполне способен вводить и даже внедрять новое, может сам изобретать.

15

Русские не отличаются ригидностью!

В этом, по мнению Валентины Чесноковой, и заключается корень отличий ригидности от ритуализма. Если, как уже было сказано, ригидность подразумевает страх перед изменениями, то ритуализм сам по себе такого страха не вызывает. Страх может вызываться ритуализмом, а может и не вызываться. Страх у эпилептоида вообще может вызываться иными причинами.

«Психологи, антропологи и другие учёные, изучающие культуру и личность, - пишет Валентина Чеснокова, - почти всегда предполагают в ритуализме ригидность и отсутствие творческих способностей [...]. Мы - ритуалисты не ригидные. Мы - ритуалисты по выбору, мы умеем манипулировать своими ритуалами, перемещая их из одной сферы в другую или вообще отказываясь от них на время, а потом вновь возвращаясь к ним.

Это показывает, что ритуалы для нас - не внешние ограничения, наложенные культурой на индивида, а инструмент, средство, своеобразный способ упорядочения (а, следовательно, подчинения себе) мира».

2.

В состоянии взрыва русский человек становится разрушительным и для окружающих, и для себя.

За пределами устойчивости (неотзывчивости) ко внешним стимулам и раздражителям, когда ситуация становится провоцирующей, начинается нарастание тревожности. В этом состоянии мы становимся взрывоопасными. А в состоянии взрыва «вышибаются» все заслоны контрольных механизмов и эмоции бушуют бесконтрольно и яростно до тех пор, пока не разрядится весь накопленный отрицательный потенциал.

Если, предполагает Валентина Чеснокова, наши предки также были эпилептоидами, то становится совершенно понятным большое количество праздников, существовавших на Руси. Для того, чтобы войти в новый для себя ритм - ритм праздника - тоже требовалось время. Чеснокова верно замечает, что обряды в русской культуре прошлого (именно прошлого, потому что в настоящее время мы, фактически, не имеем полноценных обрядов, кроме тех, которые сохранила в своём упорном, хотя и несколько обособленном существовании Русская православная Церковь) осуществляли весьма специфическую функцию: предварительной разрядки эпилептоида. Обряды по возможности разгружали эпилептоида до наступления момента «взрыва», в состоянии которого, когда «психика» переполнится, полетят все предохранительные механизмы. Предоставленный самому себе эпилептоид, как правило, как раз и доводит дело до разрушительного эмоционального взрыва.

Валентина Чеснокова по поводу такой особенности в характере эпилептоида замечает следующее: «Он терпит и репрессирует себя до последней крайности, пока заряд эмоций не станет в нём настолько сокрушителен, чтобы разнести все запретные барьеры. Но тогда он уже действует разрушительно не только на эти барьеры, но и на всё вокруг. Кроме отдельных редких случаев (например, отечественных войн), такие разрушительные тенденции, как правило, пользы не приносят. Но сам эпилептоид ничего с этим поделать не может - он своей эмоциональной сферой не владеет, это она владеет им. Однако культура выработала форму, регулирующую эпилептоидные эмоциональные циклы. И этой формой (по совместительству, потому что у него есть много и других функций) является обряд [...].

Обряд - сильное средство, и сила его заключается в связи с культом. Только благодаря этой связи он получает тот громадный авторитет, который позволяет ему владеть сердцами: он не просто способен вызывать или успокаивать эмоции, он может их окрашивать в тот или иной настрой, он может переводить их в другую плоскость.

Поэтому наш соотечественник - эпилептоид - был таким любителем и суровым хранителем обрядов: они приносили ему огромное облегчение, не только раскрепощая и давая выход эмоциям, но ещё и окрашивая эти эмоции в светлые, праздничные, радостные тона [...].

Эпилептоиду нужно много времени, чтобы по-настоящему отдохнуть; он не виноват, у него заторможенность, у него репрессия, - он не может вот так сразу взять, и начать праздновать. Он должен "раскачаться", войти в новый для себя ритм, привыкнуть к мысли, что пришёл праздник, что можно веселиться. На это у него уходит много времени. Только после этого он может начать "выкладывать" свои эмоции. Один день для эпилептоида - вовсе ничто, он и растормозиться как следует не успеет.

С другой стороны, начав веселиться, он также не может сразу остановиться, и веселится долго и основательно, пока не исчерпает запас веселья. А запас у него большой. Вот и растягивается праздник на несколько дней, а то - и на недели [...].».

Из приведённых выше цитат становится понятно, чем обусловлены взрывные, а подчас - и разрушительные проявления в русском национальном характере. Обусловлены они социальным архетипом, который формировался в течение многих столетий и который может поддаться лёгкой коррекции (всего лишь коррекции!) отнюдь не за десять и даже не за двадцать лет.

После состояния взрыва происходит возвращение к состоянию успокоенности и даже некоторой замедленности и начинается новое накопление эмоционального потенциала, расходуемого в обычном состоянии очень скупо и только - определённой окраски (умеренной и мягкой).

Именно это сочетание терпеливости и взрывоопасности делает русских довольно непредсказуемыми и не всегда понятными в поведении для других.

16

Ярость эпилептоида опасна и для него самого, и для других

3.

Труд в русской национальной культуре имеет довольно большое, но - чисто прикладное значение. О причинах поиска «смысла жизни».

В русской национальной культуре большое значение имеет связь труда с ценностью внутреннего самосовершенствования человека. Такая связь должна формировать в нём необычайно сильную личность, вызывающую огромное уважение окружающих. При этом - что и неудивительно! - к продукту, к результату труда связь труда и самосовершенствования человека не имеет никакого отношения.

Этим и объясняется тот факт, что для русского человека моральное стимулирование труда имеет не меньшее значение, чем материальное (опять же, вне зависимости от того, осознаёт он это, или нет). Этим же объясняется существование достаточно устойчивого мифа о том, что русские не умеют хорошо работать.

Однако нам - здесь и сейчас - интересны не только исторические экскурсы, но анализ сегодняшней ситуации. С учётом характера развития современной цивилизации западноевропейского типа, в которую уже не первое столетие встроена Россия, не сложно заметить, что роль труда в парадигме русского национального характера претерпела дальнейшие существенные изменения.

Необходимость трудиться, зарабатывать на жизнь, безусловно, способствует накоплению эмоционального напряжения. И если в прежние времена, как уже было сказано, роль эмоциональной разрядки, предотвращавшей переход напряжения в состояние взрыва, выполняли праздники и обряды, то теперь этого нет. Напряжение нарастает, а механизмов «выпуска пара» нет.

Валентина Чеснокова замечает: «Современная промышленная цивилизация отняла эту радость (радость праздника - Consp.) не только у нашего, но и у всех народов, втянутых в её орбиту, по существу уничтожив, дисквалифицировав праздник. Она разрушила циклическое движение времени, вытянув его в одну сплошную одноцветную нить, устремлённую в неопределённое будущее [...].

С беспощадной очевидностью современному человеку предстаёт истина, которую утверждают все великие религии мира - нет более жалкого и безнадёжного рабства, чем рабство у собственных потребностей. Современный человек - каторжник своего собственного будущего. Непрерывно и "ударно", как говорили в 1930-е годы, без выходных и отпусков, он работает на реализацию своих идей и планов, которых у него громадное количество. В сером потоке неотличимых друг от друга дней он трудится, как муравей, и в нём накапливается безысходная, застарелая, неизлечимая усталость.

Осознав усталость, он набрасывается на развлечения. Он стремится до отказа заполнить ими свои выходные и отпускные дни».

Валентина Чеснокова по этому поводу приводит крайне уместную цитату из книги немецкого философа и преподавателя Отто Фридриха Больнова (Otto Friedrich Bollnow; 1901-1991) «Новое сокровенное» («Neue Geborgenheit». - Stuttgart, 1960): «Общий для всех момент заключается в той поспешности, с которой человек стремится получить по возможности большее количество переживаний в это ограниченное время, так чтобы полностью измученным добраться с праздника домой, чтобы вернуться в понедельник на работу уже совершенно вымотанным, чтобы затем нужно было отдыхать от приведённого отдыха. То, что должно давать отдых, разрядку от напряжения, само становится напряжением [...].

Фридрих БольновФридрих Больнов

Это удивительное превращение - превращение нашего отдыха в нечто такое, от чего, в свою очередь, надо отдыхать, - указывает на то, что во всей структуре нашей жизни кроется какая-то глубинная ошибка, которая толкает нас вперёд, ко всё новым напряжениям и не позволяет по-настоящему глубоко расслабиться».

Что же делать? Ещё в конце 1950-х годов Отто Больнов дал ответ на этот вопрос: чтобы снять напряжённость, нужно «остановить» время. Однако время остановить можно только тогда, когда оно движется циклически, периодически проходя одни и те же фиксированные точки. Этими точками как раз и являлись праздники - именно они обладают свойством рассекать, структурировать и как бы останавливать время. Упорядоченность во времени, по мнению Больнова, как раз и закрепляется устойчивыми ритуалами (обрядами).

Обряд создаёт ощущение праздника. Праздник как бы останавливает бег времени и освобождает человека из подчинения ему, позволяет человеку выпрыгнуть (пусть и на время) из состояния бесконечной гонки за своим будущим. Только при этом условии, замечает Валентина Чеснокова, возможна эмоциональная встряска и, как следствие, - разгрузка, снятие напряжения.

В России в последние годы, вроде бы, федеральные власти сделали первые шаги в направлении: Государственная Дума ФС РФ уже, фактически, закрепила почти две недели новогодних праздников. Периодически дебатируется вопрос о том, что аналогичную по времени череду праздничных дней необходимо установить и в начале мая. Но есть проблема.

Праздник можно установить директивным путём. Однако в социальном архетипе русского национального характера (впрочем, не только русского) праздник без обряда - это не праздник. Обряд может создать праздник. Но сам обряд директивным путём создать невозможно. Такого рода попытки предпринимались в России ещё в советские времена (вспомним хотя бы «безалкогольные свадьбы» середины 1980-х годов). Но ничего из этого не вышло, что и неудивительно: как можно совершать некие внешние действия, которые не имеют внутреннего смысла?

Валентина Чеснокова абсолютно верно замечает: «Для того, чтобы набрать силу, обряду нужны столетия [...]. Настоящий обряд не предлагает человеку готового смысла, он выводит его на путь к нему. Человек должен сам хорошо потрудиться, чтобы обрести смысл. Он работает над этим всю жизнь. А обряд должен ему в этом только помогать и направлять [...].

Это не означает в чисто интеллектуальном смысле понять, для чего я живу, это означает ощутить всем существом, что вот я - человек, а вот - моя жизнь, она лежит передо мной, обычно за делами и заботами я не вижу её так, всю сразу, но сегодня - праздник, дел нет, а жизнь - вот она. Из этой перспективы "остановленного времени" я вижу, что она идёт неудержимо, она совершается, - удовлетворён ли я тем, как она совершается? Каков будет ответ каждого человека на этот импульс, зависит от этого человека. Дело обряда привести его в этот пункт и поставить лицом к жизни.

И каждый раз такая встреча "лицом к лицу" вызывает в человеке катарсис. Только после этого можно считать, что разрядка эмоций в человеке завершилась. Но такого катарсиса человек не может пережить, не встретившись со смыслом».

И это совершенно верно. От своих друзей и знакомых в ситуациях, когда они в дружеских разговорах начинают жаловаться на страшную загрузку на работе, я нередко слышу столь хорошо многим знакомую фразу: «Я работаю для того, чтобы жить, но я не хочу жить для того, чтобы работать!».

Валентина Чеснокова много внимания в своей книге уделяет распаду естественной некогда гармонии (пусть отчасти и относительной) в обустройстве жизни русского человека. Этот распад в массовом масштабе, по её мнению, начался, конечно же, не вчера. По сути, процесс был запущен с того момента, когда Россия начала входить в фазу промышленной революции.

Характеризуя состояние человека и общества в советские времена, Чеснокова, которая писала свою книгу в начале 1980-х годов, делает верное замечание: «Чем больше марксистская идеология, имеющая в своей основе протестантскую иерархию ценностей, пытается направить внимание человека на труд, как главную жизненную потребность, как предназначение человека в мире, "соблазняя" возможностью "творчества", "созидания", "развития своих талантов", тем сильнее наша собственная, древняя система ценностей напоминает нам, что труд - лишь "одна осьмая искомого". А где остальные семь осьмых? И тем более болезненно и страстно стремится человек остановить время, чтобы понять, как ему устроить свою душу на эти остальные семь осьмых [...].

Бессмысленным для устроения его души трудом человек должен заниматься всю жизнь с некоторым числом выходных, но практически без остановок во времени. Не удивительно, что он не просто отчуждён от своего труда, он от него отвращается.

И это лежит в основании феномена, называемого "бытовым пьянством"».

4.

Бытовое пьянство и алкоголизм как ответ на трудовое и моральное закрепощения населения.

18

В самом деле, пьянство и алкоголизм считаются неотъемлемой чертой национального характера русских людей. При том, что выпивают - очень хорошо выпивают! - и представители других этносов. Однако именно русским приписывают пьянство и алкоголизм в качестве одной из основных национальных черт. В чём дело?

С одной стороны - и об этом уже было сказано - о русских в последние столетия было сложено немало баек и мифов. Причём, многие из них, явно не соответствующие действительности, создавались намеренно (причины этого мифотворчества - тема для отдельного большого разговора). С другой стороны, было бы, по меньшей мере, наивно не признавать очевидный факт: усиливающуюся алкоголизацию русского населения. В чём же кроются глубинные причины этого явления?

Вновь предоставлю слово Валентине Чесноковой: «Бытовое пьянство - это стереотип поведения, в который оформилась хроническая неудовлетворённость  человека, занятого бессмысленным для него трудом, и столь же хроническая жажда праздника.

Схема этого стереотипа очень проста: вырваться с работы - встретиться с компанией - купить бутылку - распить бутылку - найти ещё денег - купить бутылку - распить бутылку - найти ещё денег... И так - до момента полного отключения. Утром человек появляется на работе несколько одуревший, но по мере того, как голова его проясняется, оживает неудовлетворённость, тоска и, как говорится в поговорке, лыко-мочало, начинай сначала.

И поскольку, как мы утверждали выше, соотечественник наш по природе своей ритуалист, он всю эту сферу бессмысленных поисков смысла и возни вокруг бутылки оформил как ряд совершенно автоматических реакций, привычек-ритуалов. К сожалению, по-видимому, это уже не просто индивидуально устанавливаемые ритуалы, а начало укоренения "социального архетипа". Ситуация затянулась, надежды на изменение практически нет никакой: труд всё больше индустриализируется, отчуждается от человека, обряды гибнут и распадаются, праздник становится всё менее достижимым, время - всё более неподвластным человеку. И тогда человек, ожесточившись, начинает разрушать весь этот порядок изнутри: он втаскивает свой убийственный стереотип в сферу труда и начинает пить на работе.

Он достиг, наконец, определённого, хотя и очень плохого состояния эмоционального баланса: его эмоции постоянно несколько "распущены", он взрывается часто, но по мелким поводам и вспышки эти кратковременны и неопасны. Сознание его постоянно замутнено и вполне мирится с ложными и иллюзорными смыслами. Он что-то утверждает, против чего-то борется в своём пьяном понимании. А, фактически, живёт вне реальной ситуации. Он вышел из-под принудительного гнёта ценностно неприемлемой для него ситуации. Убийственным способом? - Да. А что, есть другие? Пусть ему покажут [...].

Пьянству - бой!Начинаются разговоры о том, что необходимо наладить организацию труда и поднять трудовую дисциплину. И все эти попытки претворяются в какую-то жалкую бюрократическую суету с проведением проверок, контроля и ловлей опоздавших. И этими убогими средствами надеются поправить то, что вызвано ни более, ни менее, как дезорганизацией духовной и эмоциональной сферы. Это всё равно, что от смерти лечить припарками [...].

В этом, как мне кажется, основная трагедия нашего этнического пьянства. Человек пьёт, потому что чувствует неудовлетворённость от серой, бессмысленной текучки, от этой суеты, которая не может быть настоящей жизнью, он как бы отбрасывает её от себя, хочет выйти вовне, стать над нею - и для этого напивается, раскрепощается, даёт волю эмоциям.

Эмоции бушуют, но они бушуют в пустоте. Опьянённое сознание заполнено призраками, искажёнными образами, иллюзиями, иногда - мрачными и тяжёлыми, иногда - безудержно оптимистическими и восторженными, но всегда - ложными. И по поводу этих иллюзий он переживает фальшивые катарсисы.

Проспавшись и вернувшись к своим будням, он ощущает (не понимает, а именно "нутром ощущает", переживает) возросшую неудовлетворённость и продолжающуюся пустоту. И он... опять прибегает к алкоголю, считая, что в предыдущий раз просто не хватило времени, были не те обстоятельства и т.д.».

Ещё раз повторюсь, что эти тенденции были отмечены Валентиной Чесноковой - да и не только ею! - уже в 1970-х годах. Время показало, что процесс алкоголизации (а с 1990-2000-х годов - ещё и нарастающий вал наркомании) и отвращения к труду, который является не осознанной, а навязанной необходимостью, в России с тех пор только нарастал. Учитывая тот факт, что общественное, политическое и экономическое устройство в России с начала 1990-х годов с умноженными силами продолжает строиться на принципах протестантской этики, нет ничего удивительного в том, что моральная дезорганизация основной массы населения только усилилась. Понятно, почему: протестантская этика, безусловно, хороша для англосаксов. Но - не для русских.

Сколько бы не сетовали современные российские либералы на тему, почему Россия - не Америка, эти горестные причитания так и останутся гласом вопиющего в пустыне. Социальные, политические и экономические стандарты США в России, конечно же, могут быть внедрены в полном объёме при одном «маленьком», но очень важном условии: едва ли не стопроцентной замене населения России.

Работая над текстом этой статьи, я, перебирая дома книги, наткнулся на один роман, который впервые прочитал в самом начале 1990-х годов. Перечитав его сегодня, я - что вполне естественно - иначе оценил его содержание. И хотя это в чистом виде беллетристическое, а не научное произведение, в нём содержится масса крайне любопытных наблюдений, небезынтересных с точки зрения рассматриваемой сейчас проблематики. В том числе - и с позиции разрушения мифа о русских, как об исключительно сильно пьющей нации.

Вот первая цитата из этой книги: «Ни высокие заработки, ни довольно значительные дополнительные льготы не способны компенсировать этот безрадостный, бездуховный труд, физически тяжкий и убийственно монотонный - одно и то же час за часом, изо дня в день. Сам характер работы лишает человека гордости за то, что он делает. Рабочий на конвейере никогда ничего не завершает, не ставит точки; он ни разу не собирает автомобиля целиком, а лишь соединяет какие-то части - там прикрепил металлическую пластину, тут подложил шайбу под болт. Вечно та же пластина, та же шайба, те же болты. Снова, и снова, и снова, и снова, и снова [...]. По мере того, как идут годы, многие, хоть и ненавидят свою работу, но смиряются. Есть, правда, и такие, которые не выдерживают и сходят с ума. Но любить свою работу никто не любит.

Словом, рабочий на конвейере, будто узник, только и думает о том, как бы вырваться из этого ада. Одной такой возможностью для него является прогул, другой - забастовка. И то, и другое вносит разнообразие, нарушает монотонность, а это - главное».

Артур ХейлиАртур Хейли

Цитата взята, конечно же, из знаменитого романа Артура Хейли (Arthur Hailey; 1920-2004) «Колёса» («Wheels»), который впервые был опубликован в 1971 году. А теперь приведу ещё две цитаты из романа Хейли: «Понедельники и пятницы на автомобильных заводах из-за прогулов - самые тяжёлые для начальства дни. Каждый понедельник куда больше рабочих, чем в любой другой день, не являются на работу; а за понедельником по числу прогульщиков следует пятница. Дело в том, что по четвергам обычно выдают жалованье, и многие рабочие предаются трёхдневному запою или принимают наркотики, а в понедельник отсыпаются или приходят в себя.

Таким образом, по понедельникам и пятницам все проблемы отступают на второй план, кроме одной, самой главной: как обеспечить выпуск продукции, несмотря на критическую нехватку людей. Людей переставляют, точно пешки на шахматной доске. Некоторых перебрасывают с той работы, к которой они привыкли, на ту, которой они раньше никогда не выполняли [...].

Это, естественно, не может не сказаться на качестве. Поэтому большинство машин, выпущенных в понедельник и в пятницу, собраны кое-как, с "запланированными" дефектами, и те, кто в курсе дела, избегают их, как гнилого мяса. Некоторые наиболее крупные оптовики, которым известно это обстоятельство и с которыми фирмы считаются ввиду объёма их закупок, обычно требуют для наиболее уважаемых клиентов машины, собранные во вторник, среду или четверг, и сведущие покупатели обращаются именно к таким оптовикам, чтобы получить приличную машину. Сборка автомобилей для служащих компании и их друзей производится только в те же дни».

И, наконец, вторая цитата из того же романа на ту же тему: «Игры на первенство мира, как и начало охотничьего сезона в Мичигане, были событиями, которых автомобилестроители страшились больше всего. В эти периоды прогулы достигали апогея - даже мастера и начальники цехов не составляли исключения. Качество резко падало, а когда шли игры на мировое первенство, дело осложнялось ещё и тем, что рабочие больше внимания уделяли карманным приёмникам, чем своей работе. Мэтт Залески помнил, как в 68-м году, во время игр на первенство, которые выиграли "Детройтские тигры", он мрачно признался жене Фриде - это было за год до её смерти: "Я бы сейчас не пожелал даже врагу своему купить собранную сегодня машину"».

Очевидно, что процесс отчуждения труда, его результатов от духовной сферы человека - явление, свойственное не только России. И это неизбежно приводит всё большее число людей как из мира науки, искусства, так и просто людей думающих к мысли о том, что современная цивилизация западноевропейского типа развивалась и развивается в направлении, противоположном потребностям своих граждан.

Валентина Чеснокова замечает, что человеку, таким образом, очевидно требуется гораздо больше свободного времени, чем он его имеет теперь. Но если человеку механически дать больше выходных, никоим образом не расчленив и не организовав дополнительное свободное время, у многих оно всё заполнится бытовым пьянством. Раз этот «алкогольный» архетип начал действовать, он будет стремиться завоевать всё новые и новые сферы. Бороться с таким архетипом можно только посредством другого архетипа, более сильного и ценностно значимого. Как говорится, клин клином вышибают.

Продолжать же эту борьбу формальными, государственными и юридическими способами бессмысленно. Можно, конечно же, строить новые танцевальные залы (для тех, кто любит поплясать), открывать новые караоке-клубы (для тех, кто любит в свободное время попеть), строить всё новые и новые дворцы спорта, ФОКи (для тех, кто озабочен своим здоровьем). Но это - не решение проблемы.

Поскольку явно наблюдаемая уже не первое десятилетие дезорганизация русского общества имеет свою основу, прежде всего, в духовной сфере человека, Валентина Чеснокова приходит к естественному выводу о необходимости признания того факта, что эта дезорганизация, помимо прочего, тесно связана целеполаганием и смыслами, которые свойственны русскому национальному характеру.

5.

Русский национальный характер и ценностно-рациональный тип целеполагания.

Эпилептоидный тип личности, к которому, как уже было сказано ранее, относится русский человек, по определению психиатров, характеризуется сильной склонностью эпилептоидов к детальной разработке планов и стремлением неуклонно и поэтапно их реализовывать. Иначе говоря, эпилептоид является человеком крайне организованным, целеустремлённым и индивидуалистичным.

Но и по собственному мнению русских о себе, и по наблюдениям иностранцев, мы не отличаемся ни целеустремлённостью, ни индивидуалистичностью. То есть, в нас слабо выражена черта, которую, например, уважают американцы, называя её «achievment» (умение достигать цель, «достижительность»). Однако тест MMPI показал полную противоположность: русские - лучшие достижители, чем американцы. Как же так могло получиться?

Объяснение, по мысли Валентины Чесноковой, может быть лишь одно: качества и способы достижения целей, заложенные в американской шкале, для русских являются иррелевантными. То есть, способ разрешения той или иной проблемы должен соответствовать социальной применимости этого разрешения в каждой конкретной социальной группе. Иначе говоря, в русской национальной культуре существуют собственные архетипы, определяющие как цели, так и способы их достижения. И эти архетипы - не похожи на западноевропейские.

«Наш соотечественник в среднем, - пишет Валентина Чеснокова, - оказавшись в ситуации действия, отдаёт предпочтение действиям ценностно-рационального типа перед целе-рациональными. И это обусловливает своеобразие модели достижения цели».

Толкотт ПарсонсТолкотт Парсонс

Толкотт Парсонс (Talcott Parsons; 1902-1979), американский социолог-теоретик, глава научной школы структурного функционализма, один из создателей современной теоретической социологии и социальной антропологии, в своей работе «Структура социального действия» («The Structure of Social Action», 1938) даёт свою интерпретацию терминов, описывающих типы социального действия, сформулированных ранее Максом Вебером. Согласно Парсонсу, активные действия человека в обществе могут быть разбиты на четыре основных типа.

Действие может быть аффективно. То есть - сильно эмоционально, окрашено аффектами (чувствами).

Действие может носить традиционный характер. То есть - быть основанным на устоявшейся практике («все так делают», «так положено», «всегда так было»).

Действие может быть целе-рациональным. То есть - диктоваться определёнными ожиданиями человека на его действия со стороны объектов внешней среды и других людей; эти ожидания дают возможность сознательно оценить и рассчитать условия, а также средства достижения рационально поставленной им цели.

Действие  может носить ценностно-рациональный характер. То есть - диктоваться сознательным убеждением человека в том, что выбранная им модель поведения ценна сама по себе с точки зрения общепринятых в обществе этики, морали, религии и т.п. При этом выбранная человеком линия поведения может совершенно не зависеть от полученного результата.

Конечно, эти четыре типа - так сказать, идеальные, теоретически выведенные определения. В жизни поведение человека чаще всего может быть описано как смешанный      тип активного действия индивида в социуме. То, что в русском национальном характере предпочтение отдаётся ценностно-рациональному целеполаганию, объясняется Валентиной Чесноковой так: «Когда я высказываю гипотезу, что наш соотечественник предпочитает ценностно-рациональную линию поведения всем остальным, то это вовсе не означает, что он не подвержен аффектам, не ставит самостоятельно целей и не выбирает средств. Это означает только то, что ценностно-рациональное действие всегда для него более значимо, чем другие. Оказавшись в ситуации, где он может определить своё действие несколькими разными способами, он в большинстве случаев предпочтёт ценностно-рациональный способ поведения, то есть сориентирует своё действие на ценность, а не на цель, поставленную им самим [...].

Мы выработали  такую культуру, которая как бы говорит нам: "Добиваться личных успехов - это не проблема, любой эпилептоид умеет это делать очень хорошо; а ты поработай на других, постарайся ради общего дела!". И культурный эпилептоид старается. Как только на горизонте появляется возможность реализации ценностно-рациональной модели, культурный эпилептоид с готовностью откладывает свои планы и всякие "житейские попечения". Он чувствует, что вот - наступил момент, и он может, наконец, сделать "настоящее дело", то дело, из которого лично он никакой выгоды не извлечёт - и вот это-то и есть в нём самое привлекательное.

Никакое личное и полезное для него самого дело не делает культурный эпилептоид с таким удовольствием и запалом, с каким он осуществляет ценностно-рациональную модель, он вкладывается в неё целиком, он переживает при этом бурю эмоций, положительных и отрицательных, - это действует в нём сентимент, безошибочно указывающий на "социальный архетип", заключённый в данной ценностно-рациональной модели.

Формально такое отвлечение культурного эпилептоида в ценностно-рациональную сферу, случающееся с ним довольно часто, понижает его достижительность. Свои дела он откладывает, а ценностное действие, как правило, не завершается каким-то определённым результатом: в нём этого и не предусмотрено, ведь оно - часть какой-то коллективной модели, по которой должны "продействовать" многие, прежде чем что-то получится. И оказывается наш соотечественник человеком, который вечно "суётся" в какие-то чужие дела, а свои собственные не делает.

Но это только со стороны так кажется. На самом деле он делает чрезвычайно важное дело - он "устраивает" свою социальную систему в соответствии с определёнными, известными ему культурными стандартами. А в хорошо отрегулированной социальной системе его собственные дела должны сами устроиться какими-то отчасти даже таинственными и неисповедимыми путями...».

6.

Готовность к самопожертвованию.

Иначе говоря, мы походим к ещё одному свойству русского национального характера, который отмечают и сами русские, и иностранцы - готовность к самопожертвованию. Это свойство, как и другие, зафиксировано в русском фольклоре: «На миру и смерть красна». Но чем объясняется самопожертвование? Что приводит в действие эту модель социального поведения?

Приведём ещё одну цитату из книги Валентины Чесноковой: «Если этот акт - самопожертвование - содержится в арсенале культуры, значит, он для чего-то  предназначен, значит, с точки зрения культуры, он чему-то служит. Вообще ценностно-рациональные действия в культуре имеют различное назначение. Самопожертвование - это для всех окружающих сигнал, призванный всколыхнуть чувства, привлечь внимание. Он говорит нам: "Несправедливость достигла невыносимых размеров!". Завидев на своём небе эту красную ракету и, может быть, другую и третью, культура должна спешно начать приводить в действие свои защитные механизмы. А что такое "защитные механизмы"? Это мы с вами и есть [...].

Чем более человек открыт миру, чувствителен, умеет болеть за других и за какие-то общие дела, - тем сильнее в нём проявляется этот архетип. Чем ближе человек к своей культуре, тем он жертвеннее. Недаром все исследователи нашей истории конца XIX - начала XX века в один голос утверждают, что русской интеллигенции в высочайшей степени была свойственна жертвенность: социалисты, террористы, либеральные марксисты, материалисты, народники, толстовцы, политики, критики, литераторы, инженеры, врачи - все отличались этим качеством.

И, может быть, за всеми их доктринами, теориями, программами, партийными спорами, уставами, фракциями и т.д. всё время, как натянутая струна, вибрировало это чувство: невозможно жить в ситуации бессмысленности и несправедливости и желание пострадать, пожертвовать собой. Они одевали это в различные рассуждения, их рефлексия этого ощущения выливалась в различные учения и проекты, но, погибая якобы за эти учения и те или иные представления о "светлом будущем", они, по существу, непрерывно "сигналили" - обществу, миру, всем, - о том, что с культурой неблагополучно, что культура больна, что культура погибает.

И с тех пор до сего времени на нашем небе постоянно мы видим эти ракеты. Мы без них не живём, они стали как бы частью нашего постоянного окружения. Казалось бы, пора уже привыкнуть и перестать на них реагировать. Но слишком уж это чувствительно, когда живой человек приносит себя в жертву [...].

Но откуда же берутся (люди, которые сегодня жертвуют собой) в нашей культуре, в самом центре её? Они порождаются нашей государственной идеологией, которая, как мы уже неоднократно говорили, вся построена на чуждых нам ценностных системах. Исходя из этой идеологии, проводятся все мероприятия по "улучшению условий жизни" нашего населения. Но все они рассчитаны на отдельного изолированного индивида, озабоченного только своим личным благом - заботой о своём здоровье, внешнем виде, культурном кругозоре, своём отдыхе и профессиональном статусе [...].

Человек, привыкший оперировать социальной системой (пусть и не очень большого масштаба), умеющий и любящий взаимодействовать с другими ради "крупномасштабных" ценностных акций, "запертый" в узкую сферу своих личных интересов, должен чувствовать себя как волк, когда его, привыкшего пробегать в день десятки километров, преследуя добычу, терпеть неудобства, трудности, сажают в клетку размером два на два или чуть побольше. Его регулярно кормят и даже витамины дают, - с голоду он не умрёт. Но и жить не сможет [...].

Возникает феномен, который можно было бы назвать "угнетение первичных ценностных систем". Откуда они берутся, эти первичные ценностные системы, у человека, ничего не повидавшего в жизни, кроме условий для удовлетворения "постоянно расширяющихся потребностей"? Как они передаются в этих условиях? Это - вещь совершенно таинственная.

По-видимому, в процессе воспитания есть какие-то моменты, непонятные и неизвестные ни воспитателю, ни воспитуемому. Воспитатель ведь часто передаёт воспитуемому совсем не то или не совсем то, что намеревался. В конечном счёте, он передаёт ему себя, со всеми первичными ценностями, которые сам когда-то получил такими же неисповедимыми путями от своих воспитателей и которые довольно часто не осознаёт явно, хотя по мере возможности реализует всегда. И воспитуемый, получив эти ценности, будет нести их через всю свою жизнь и прививать своим воспитанникам. И, удовлетворяя эти свои растущие потребности, будет постоянно страдать от того, что первичные ценности не реализуются. И будет не понимать, чего ему не хватает, какого такого витамина, без которого и шерсть на нём клочьями висит, не блестит, и глаза мутные, и не хочется ничего.

Эти первичные ценностные системы повелительно требуют от человека быть причастным к чему-то "доброму, вечному" в мире, к чему-то непреходящему; они требуют, чтобы он своим поведением это "доброе, вечное" поддерживал, увеличивал, формировал. Только когда он эту свою причастность ощущает, он по-настоящему живёт, он "не даром коптит небо", его жизнь имеет смысл [...].

Дело осложняется ещё и тем, что человек, себя не нашедший, склонен пользоваться готовыми моделями целеполагания. Он "берёт пример" с каких-то понравившихся ему героев и стремится построить свою жизнь так же, как они. Здесь иногда помогает ему то, что "нравятся" ему именно те герои, в действиях которых "проглядывают" родственные ему ценностные иерархии, хотя он этого может и не осознавать.

Но бывает и так, что берёт он за образец героя, понравившегося ему чем-то внешним или какими-то своими достижениями, а не выбором путей к ним. Вот тогда-то и начинает проявляться феномен "угнетения первичных ценностных систем", когда человек вроде бы и достигает чего-то, и всё "складывается" у него, и "продвигается" он наверх по служебной лестнице, и обеспечен, но нет в его жизни чего-то капитально важного. Он вянет, тоскует, впадает в депрессию, иногда его даже начинают лечить таблетками. А чаще всего в таких случаях он сам лечится - алкоголем. От бессмысленности жизни.

Хотя этого как-то вроде бы и не скажешь никому, что вот именно от бессмысленности такие меры принимаются. Странно и неудобно перед другими: кто-то болеет раком, кто-то потерял любимого человека, у кого-то ребёнок умер, а этот - от бессмысленности жизни... Хотя, может быть, это последнее и более страшное явление, чем все остальные.

Не войны, не голод и не эпидемии породили ширящуюся сейчас в мире эпидемию наркомании - а именно ощущение бессмысленности жизни...».

Анализируя тесты MMPI, полученные при исследовании американцев и русских, Валентина Чеснокова делает интересный вывод. Русским про американцев (естественно, в то время, когда в СССР проводились исследования с помощью теста MMPI - в 1970-е годы) говорили - да они и сами признавались в этом, - что их грызёт и мучает постоянная неуверенность в завтрашнем дне и т.п.

Чеснокова анализирует шкалу, которая называется «Установка на социальное отклонение» (S-dev, шкала 235). Иначе говоря, то, что характеризует готовность человека нарушать общепризнанные нормативы. Результаты сравнения получаются очень интересные. По этой шкале американцы выбирают около одной трети (мужчины - 36,6 %, женщины - 30,5 % шкалы). Русские - половину шкалы (мужчины - 52,6 %, женщины - 45,6 %). «Это может означать только то, - замечает Валентина Чеснокова, - что у нас сильнее идёт процесс распада и девальвации социально-нормативных схем. Мы сами позволяем себе нарушать эти схемы, не веря в их ценность, не ощущая их непреложной необходимости».

Примерно такое же соотношение Чеснокова наблюдала и на шкале «Dg, 235», характеризующую деликвентность поведения. То есть - готовность идти на разного рода отклонения, которые характеризуются как преступление границ дозволенного в погоне за удовольствиями, за немедленным удовлетворением своих желаний, стремление получить острые ощущения и переживания. Мужчины-американцы набирают по ней 23,9 %, наши - 35,2 %. То же - и с женщинами: 18,7 % и 28,3 % соответственно.

Аналогичные данные наблюдались и на шкале De (307), которая характеризует социально неодобряемые отклонения, порочности, склонности и привычки (разного рода не вполне невинные «чудачества», пьянство и пр.). Расхождение аналогично тому, что наблюдалось на предыдущей шкале. Мужчины американцы набирают 24,4 % шкалы, наши - 35,0 % (соотношение у американских и наших женщин: 21,7 % и 32,7 %).

Но наибольший пик расхождения Валентина Чеснокова зафиксировала по шкале «внутренней неадаптивности» (In, шкала 5), то есть - неумение достигнуть внутренней гармонии, слаженности, согласия с собой.

Такое состояние приводит к тому, что называется «падение духа» (в тесте MMPI измерялось шкалами MOR, 75 и ML, 215). Тест уже в 1970-х зафиксировал ощутимое «падение духа» как у наших мужчин, так и у женщин. Валентина Чеснокова объясняет это следующим образом: «Когда кто-то нарушает общепризнанную норму, кто-то другой, на эту норму "рассчитывавший", теряет от этого нарушения, остаётся в "накладе". И чем больше нарушений, тем больше разочарованных».

Анализируя данные теста MMPI, Валентина Чеснокова заметила, что нарушать нормы больше было свойственно мужчинам. При этом - что вполне объяснимо - гораздо большую внутреннюю неадаптированность испытывали, согласно тесту, именно женщины. «Женщины сильнее ощущают последствия распада социально-нормативных систем, им за это приходится болезненнее расплачиваться, - замечает Валентина Чеснокова. - И не просто потому, что они вообще чувствительнее. По-видимому, процесс разложения социальных норм захватывает сейчас сферу интимных отношений между полами, которая по мере "обветшания" "социальных архетипов" становится всё более неподвластной социальному регулированию. Тем самым человек в ней всё более беззащитен против "произвола" своего партнёра, который односторонним актом может порвать отношения, не выполнить обещаний, обидеть, оскорбить, - и остаться безнаказанным».

Излишне говорить, что с начала 1990-х годов эти тенденции лишь усилились. И не только в России. Получается такая картина: общественные «стандарты» и общественное устройство всё больше давят на человека. Давят в социуме, давят в личной жизни. К чему это приводит? А к тому, что уже в самом начале 1980-х годов диагностировала Валентина Чеснокова:

«В конечном счёте, нам некуда деваться от того факта, что заболеваемость психическими болезнями увеличивается. Она увеличивается не только в нашей стране, но и у нас проявляется этот симптом. Принято объяснять этот печальный факт тем, развитие цивилизации несёт с собой хронический дефицит времени, "гонку", а слишком активная динамика, связанная, в частности, с техническими изменениями, даёт сильную нагрузку на психику. В наши времена уже не скажешь, как сказал когда-то Гераклит, что "всё течёт": нынче всё летит, всё мчится. Однако же сказать лишь это, по моему мнению, значит - не до конца сказать.

Самое неприятное во всём этом стремлении то, что всё больше осознаётся нами бесцельность этой гонки. Куда летит всё? Что будет достигнуто в результате? Раньше на эти вопросы давало утешительный ответ учение о прогрессе, о том, что всё неуклонно совершенствуется и улучшается. Но с того момента, как вера в прогресс пошатнулась, люди вновь начинают постепенно осознавать свою ответственность за то, куда же "всё" стремится и что будет потом?

Теория прогресса избавляла нас от необходимости думать о смысле нашей жизни, избавляла от ответственности. С постепенным её крушением эти вопросы вновь возникают в сознании людей, и, быть может, они-то и дают самую страшную нагрузку на психику. Бессмысленность жизни при отсутствии успокоительной уверенности в самостоятельно, по законам истории, наступающем прогрессе и "светлом будущем", оказывается не просто неприятной, не просто лично для меня обременительной, она становится причиной моего безответственного поведения и начинает осмысляться как ГРЕХ, порождает чувство вины».

7.

Упрямство.

Продолжая анализировать и сопоставлять данные, полученные с помощью теста MMPI в США и СССР, Валентина Чеснокова отмечает существование в русском национальном характере такой черты, как стремление установить истину. Естественным следствием этого является попытка установить некую объективную истину, которая не зависит от каждого конкретного человека и его индивидуальных потребностей. После чего совершенно естественно обнаруживается стремление найти абсолютную истину - истину неизменную, не зависящую от тех или иных обстоятельств, истину, не имеющую степеней и оттенков.

К примеру, по шкале Pd-3 люди наши существенно опережали американцев. Шкала эта означает «социальная невозмутимость». То есть - нечувствительность и устойчивость к влиянию, давлению извне, к попыткам окружающих заставить субъекта свернуть с избранного пути.

«Наша генотипическая эпилептоидная черта - дикое упрямство - вообще-то весьма смягчённое культурой, в этих исключительных случаях, когда речь идёт о соответствии поступка абсолютной истине, проявляется по всём своём величии, - замечает Валентина Чеснокова. - Это очень непривычно, может быть, слышать о народе, который всегда обвиняли в слишком большом коллективизме и вытекающем отсюда конформизме. Но объясняется это тем, что указанное упрямство, как выше мы сказали, проявляется не во всех, а только в особых случаях [...].

Мы упрямствуем, когда дело касается поступков, непосредственно связанных с истиной, воспринимаемой нами как абсолютная. В наиболее благоприятных обстоятельствах это сводится к уклонению от действий, расходящихся с абсолютной истиной. В случае, если уклонение невозможно, мы демонстрируем открытое и явное неделание, отказ поступать несоответствующим образом.

Если же противоположная сторона будет, в свою очередь, упорствовать и продолжать политику навязывания нам указанного неприемлемого способа поведения, то дело завершится эпилептоидным взрывом, сопровождаемым целой бурей отрицательных эмоций, агрессивных и разрушительных поступков, разрывом отношений и объявлением войны. Умная и опытная "противная сторона" до этой стадии дело, как правило, старается не доводить».

Таким образом, наличие в русском национальном характере таких черт, как готовность к самопожертвованию и упрямство приводят к выводу в существовании в русском социальном архетипе так называемого «судейского комплекса». В русском характере, по мысли Валентины Чесноковой, очень ярко проявляется  «судейский комплекс» в его совершенно конкретном репрессивно-эпилептоидном оформлении.

Этот комплекс, в свою очередь, можно трактовать как стремление противостоять разрушению культурных отношений и отношений между полами, о чём было сказано ранее. Но в чём и как проявляется «судейский комплекс»? В конце концов, что такое, этот «судейский комплекс»?

8.

Судейский комплекс («правдоискательство»).

«Судейский комплекс», говоря проще, это - правдоискательство, стремление выстроить идеальные отношения или ситуации.

Это объясняется тем, что культурный человек русского этноса (повторимся: уровень образования не имеет значения) всегда с большим уважением относится к ценностно-рациональному типу целеполагания, нежели к целе-рациональному. А при наложении ценностно-рационального целеполагания на социально-интровертивный тип общения (об этом будет сказано далее) сильно развивается чувствительность к моральной стороне общения и человеческих отношений, иначе говоря - уже упомянутый «судейский комплекс».

Стремление выстроить моральные отношения, анализировать с моральной точки зрения слова и поступки поглощает необычайно много энергии и внимания личности. А вот в отношениях морально неопределённых, двусмысленных (или же - откровенно аморальных), допускающих повышенную степень личного или коллективного эгоизма, русский человек чувствует себя очень плохо, становится некоммуникабельным и нетрудоспособным. Причём, подчас - рационально этого даже не осознавая.

Валентина Чеснокова выдвигает предположение, что «судейский комплекс»  в русской культуре характеризуется, прежде всего, способностью как бы отвлекаться от личных субъективных побуждений, желаний и потребностей конкретного текущего момента и стремление руководствоваться принципами, которые в сознании человека обосновываются некоторой вечной, объективной истиной, не зависящей от человеческих прихотей.

Чеснокова верно замечает, что мир вокруг нас характеризуется изменчивостью. Мир этот воздействует на нас, точно так же, как и мы - на него. Если признать мир хаотичным и бессмысленным, он таковым и будет, прежде всего, в нашем сознании и в нашем отношении к нему. В своё время наука объявила человека существом, действия и мысли которого базируются исключительно на сиюминутных потребностях - пища, секс и т.п. Наука объявила, что все так называемые идеалы человеку прививаются, воспитываются социально, они являются своего рода «надстройкой» над реальной природой. Результат не замедлил сказаться.

Человек начал с большим сомнением и скепсисом относиться к разного рода идеалам, но с огромным вниманием - к собственным телесным потребностям: необычайно трястись над своим здоровьем, холить и лелеять любое, только что возникшее желание, влечение, импульс, каприз, концентрироваться на них, взращивать и раздувать их. Причём, такое поведение обосновывалось философски, под него подводилась научная база, профессионалы в разных областях и так называемые эксперты приводили и продолжают приводить массу аргументов «за». Но к чему это привело?

На практике это привело к росту индивидуализации, отчуждению, социальной разобщённости, атомизации общества. Подобного рода хаотизация и обессмысливание мира (в первую очередь, мира социального, мира людей) ослабляла связи людей друг с другом и делала каждого человека бессильной и беспомощной игрушкой слепых сил.

Но, несмотря на давление внешних обстоятельств (общественные институты воспитания и образования, идеология и пр.) в подсознании людей, на уровне обыденного, бытового сознания шла постоянная работа по поддержанию моральных основ общества. Именно отсюда, считает Валентина Чеснокова, из этого индивидуально-общественного подсознания, и пришла реакция на усиливающийся распад моральных систем: в обыденном сознании работал наш «судейский комплекс» - «социальный архетип» правдоискательства.

«Мы все, воспитанные в нашей культуре, прекрасно знаем этот феномен, - пишет Чеснокова. - Мы знаем, что в случае серьёзного морального проступка нас ожидает не возмущение и не гнев. Возмущение и гнев бывают реакцией чаще всего как раз на мелкие проступки. Как мы говорили выше, эпилептоид в своём обычном состоянии - существо спокойное, не склонное сенситивизировать ситуацию, эмоционально выплёскиваться.

Эмоциональные взрывы у эпилептоида бывают не по поводу ситуации, а возникают в результате его внутреннего состояния, и потому они - совсем не показатель его отношения к тем или иным явлениям внешнего мира. Серьёзный сдвиг в отношении проявляется совсем иным способом.

Обманутый в своих ожиданиях эпилептоид не будет заламывать руки, взывать к чувствам, жаловаться. Если он воспитан в принципах нашей этнической культуры, то в подобном случае он вообще не должен ссылаться на чувства - ни на свои, ни на чужие.

Он обязан исходить из более высоких - объективных - соображений и апеллировать к справедливости и истине. Если человек что-то, например, обещал и не выполнил, то нарушителя притягивают к ответу простым указанием на сам факт: "Ты обещал?" - "Обещал". - "Не выполнил?" - "Не выполнил". - "Как это называется?" Ответ совершенно однозначен. Нарушитель прекрасно знает, как это называется.

Притянутый к ответу, будучи большей частью сам также культурным эпилептоидом, нарушитель не будет ссылаться на условия, которые ему помешали, он знает, что это - детские увёртки и они в расчёт приниматься не будут. Он сразу берёт быка за рога, и начинает доказывать, что не выполнил данного обещания, потому что как раз в это время долг направил его в другое место и к другому делу. Тогда обвиняющая сторона поставит под сомнение ЗНАЧИМОСТЬ ТОГО долга по сравнению с ЭТИМ. В ответ сторона защищающаяся может использовать сильный аргумент: что обвиняющая сторона не признаёт значимость ТОГО долга, потому что для неё более важны СОБСТВЕННЫЕ убытки, понесённые в данном случае. Здесь обвиняющая сторона должна оскорбиться и призвать в свидетели третьих лиц.

Третьи лица, предчувствуя, во что может вылиться подобное разбирательство, попытаются уклониться, поелику возможно, но, в конечном счёте, будучи, в свою очередь, не менее культурными эпилептоидами и имея в себе такой же "судейский комплекс", как и тяжущиеся стороны, не смогут противостоять логике аргументов и начнут в это "дело" включаться.

Всё это приведёт к тому, что возникнет  настоящий "процесс", в котором обе стороны будут иметь своих адвокатов, прокуроров, своих экспертов, теоретиков, советчиков, консультантов и т.п. Такой процесс может длиться неделями, месяцами, иногда даже годами, "перебаламучивая" и дезорганизуя весь круг общения.

С чрезвычайным, чисто эпилептоидным, упрямством и памятливостью будут тщательно анализироваться мельчайшие детали, разбираться, оцениваться вероятные мотивы и намерения, выносится на обсуждение возможные варианты решений. В конечном счёте, начнут включаться и все оставшиеся временно невовлечёнными и неохваченными лица в качестве миротворцев, соглашателей, парламентёров и дипломатов. Пока какой-нибудь местный Генри Киссинджер не придумает и не реализует хитроумный план примирения. Или - пока дело не дойдёт до разрыва. В последнем случае расколется вся группа. Потому что есть принципы и с ними шутить нельзя.

"Судейский комплекс" - это апелляция к некоторым эталонам и нормам поведения, значимым для ВСЕХ, а потому для данных лиц объективным [...]. Никакая польза, никакой результат не могут оправдать поступка.

Людей других культур очень часто раздражает это наше бесконечное копание в намерениях и предположениях (своих и чужих): что подумал человек сначала, что - потом, как он принимал решение, на что при этом обращал внимание, а что упустил из виду и т.д. Какое это имеет значение? Вот перед нами результат - из него и нужно исходить.

Но нам, эпилептоидам, важен совсем не результат, а чистота и ясность схемы действия: правильность связей между ценностью и выбором средств для её реализации. Эта схема ясно показывает нам (когда нам удастся её восстановить), какую ценность стремится реализовать человек - и вот по этой приверженности к истинности мы его и судим, а не по следствиям его поступка. Да, он мог неправильно оценить ситуацию, выбрать неудачно путь к цели и в результате потерпеть неудачу, даже принести вред себе или другому человеку. Но он хотел, как лучше, и потому он всё равно хороший.

Этот наш "судейский комплекс", конечно, своеобразное преломление религиозных христианских принципов: постулат о свободе воли ведёт к примату нравственной сферы в области принятия решения и поступка [...].

Именно этот архетип - "судейский комплекс" - по-видимому, играл и играет в нашей культуре "негэнтропийную" роль: он активно и последовательно противодействует тенденциям к распаду ценностно-нормативных этнических представлений. Он всегда толкает нас к осмыслению ситуации, наведению ясности в своих и чужих линиях поведения, к выявлению смысла».

Как уже было неоднократно сказано, свою книгу Валентина Чеснокова писала в начале 1980-х годов. Она, анализируя современную ей реальность и состояние умов, отмечала, что уже тогда существовало неверие в возможность построения в СССР коммунизма, который в обыденном сознании понимался как некий (точно, впрочем, не определяемый) общественный строй, который будет характеризоваться, как минимум, тремя основными характеристиками.

Он обеспечит всеобщее материальное безграничное благоденствие.

Это материальное благоденствие обязательно будет сочетаться с безграничной свободой личности.

А это, в свою очередь, будет невозможно без необычайно высокой степени морального и духовного совершенства каждой из безгранично свободных личностей.

Если все эти три фактора не будут возникать и развиваться параллельно, то, очевидно, какой-то из них может тормозить развитие остальных. И хорошо, если только тормозить. А вдруг они взаимосвязаны отрицательной связью? Да и кто, собственно, когда и где более или менее убедительно доказал, что такой отрицательной, обратной связи быть не может?!

А теперь спроецируем ситуацию на современную реальность. И в 1990-х, и в 2000-х годах отцы-реформаторы России неоднократно обещали своим гражданам, что в результате социальных, политических, экономических и прочих преобразований жизнь в нашей стране будет намного лучше, чем во времена социализма. Обратите внимание на то, что и сейчас в речах многих высокопоставленных руководителей, в качестве оправдания неудачи тех или иных начинаний, приходится слышать слова о наследии «проклятого социализма», которое никак не даёт России войти в число «цивилизованных стран», что беда заключается в национальной политике Ленина и Сталина, которая... Ну, и так далее. А ведь с момента демонтажа СССР и социализма прошло уже 20 лет, уже выросло поколение, которое о советских временах знает только по свидетельствам очевидцев, а отдельным руководителям и политикам всё мешает «наследие прошлого». Может быть, дело не только в пресловутом «наследии социализма»?

И - ещё одна цитата из книги Валентины Чесноковой. Строки, написанные ею 30 лет назад, во времена СССР, сегодня звучат удивительно современно!

«Естественно, приходя к этим неутешительным выводам, мы начинаем ужасаться тому факту, что ради столь практически негодной, теоретически необоснованной и практически не доказанной гипотезы люди ломали налаженный уклад жизни, убивали других людей. Как могло это произойти? Какой механизм тут сработал? Понять это - значит, создать хоть какие-то гарантии неповторения подобных феноменов в будущем.

Проще всего, разумеется, обвинить наш народ в том, что он и всегда был такой, и вся история у него такая, и никаких надежд на него быть не может. Это просто, но примитивно и несерьёзно.

Если бы вся наша история сводилась к царствованию Ивана Грозного и к насильственным реформам Петра, то она, по всей видимости, давно бы закончилась. Очевидно, что это - эпизоды, хотя и очень дорогостоящие. Очевидно также, что чем-то они компенсировались. Можно предположить, что в обычное, "нормальное" время действовали какие-то механизмы, предотвращающие такие срывы. Какие же это механизмы?

Для того, чтобы как-то подойти к ответу на указанный вопрос, нужно начать с противоположного конца - с постановки вопроса: а чем вызывались сами срывы? Если мы будем исходить из предположения, что эти яркие эпизоды в нашей истории были не вершинами её, а срывами, то нам придётся заняться выяснением проблемы дисфункции каких-то важных механизмов, которые следует локализовать в области ценностных систем, а точнее - в способах их осуществления, допускаемых в культуре.

Таких дисфункций может быть несколько. Здесь мы попытаемся выдвинуть гипотезу относительно лишь одной из них. Она связана с основной дилеммой "судейского комплекса": истина, из которой я исхожу, должна быть абсолютной, меня не устраивает относительная истина. Однако человеческие способности познания ограничены и способны поставлять нам только частичные, относительные истины. Как выйти из этого противоречия?

Способ самый простой (и - неправильный): берём относительную истину, которая нам очень нравится (она ценностно очень значима в культуре) и абсолютизируем её. И - получаем опричнину или построение коммунизма в отдельно взятой стране, что дорого обходится всем.

Способ простой и, может быть, правильный, но неэффективный: признать все ценности относительными. В таком статусе любая ценность не представляет собой потенциальной опасности, но и не мобилизует наших сил для своего осуществления. Собственно, относительная ценность - она и не ценность вовсе, а так, ориентир: дорогу указывает, но сама по себе желания двигаться не вызывает.

Наконец, есть ещё один способ - более сложный, но который, тем не менее, чаще всего и реализуется: абсолютным признаётся целый комплекс ценностей, внутри которого ценности одна к другой несводимы, одна другой не подчинены, и тем самым друг друга ограничивают. Против каждой абсолютной ценности существует абсолютный ограничитель. Важно, чтобы внутри такого комплекса не было чёткой соподчинённости. Ибо всякая абсолютизация единственной ценности и начинается именно с наведения такого "порядка" в ценностной сфере.

В самом деле, достаточно признать одну ценность основной, а все другие - второ- и третьестепенными, как сразу же возникает возможность оправдания средств целью [...]. А отсюда - один шаг до вседозволенности. И недаром Достоевский с таким пафосом утверждал, что не имеет человек права совершать сделку, в которой за грандиозное здание счастья человечества необходимо уплатить одной слезинкой ребёнка. Эта единственная непролитая слезинка представляет собой ценность, которая стоит НАРЯДУ со счастьем человечества и не может быть принесена ему в жертву. Это - абсолютный ограничитель нашего стремления к абсолютному счастью абсолютно всех.».

Резюмируя эти соображения, Валентина Чеснокова подмечает очередное противоречие. Ведь если человек будет иметь множество различных, но одинаково важных абсолютных ценностей, они, эти ценности будут друг друга ограничивать. И в таком случае человек, реализую одну из них, будет осознавать, что он нарушает другие. При этом будет возникать постоянное чувство вины. Но как же можно будет жить и действовать, постоянно ощущая себя виноватым?

По мнению Валентины Чесноковой, в этом случае включается в действие ещё один механизм, свойственный русскому национальному архетипу, являющийся своего рода производной от «судейского комплекса». Имя этому механизму - смирение.

9.

Чувство вины и смирение (терпение). К вопросу о «нации рабов».

Ранее уже неоднократно говорилось о том, что культура играет большое значение в «сглаживании» шероховатостей русского социального архетипа: она, к примеру, понижает взрывоопасность, растягивая период спокойствия за счёт высокой ценности, придаваемой в русском национальном архетипе терпению, что, опять-таки, отражено в русском фольклоре («Господь терпел, и нам велел»).

Тот факт, что эпилептоид копит в себе отрицательные эмоции, неизбежно приводит к развитию такой черты характера, как злопамятность и мстительность. Однако культура смягчает эти черты. И очень большим помощником в этом деле всегда являлась православная религия, в которой смирение имеет высокую ценность. Именно смирение понижает значение обид, уколов по самолюбию и других индивидуальных неприятностей. Православная религия всегда делала большой вклад в этом направлении, придавая огромное значение памятованию своих грехов и покаянию.

Иначе говоря, чувство вины и является, скорее всего, тем самым механизмом, который предохраняет нашего соотечественника от поспешного превращения конкретных идей и гипотез в абсолютные истины. «Вспомним, что соотечественник наш - эпилептоид, - пишет Валентина Чеснокова. - Вспомним, что для эпилептоида (чистого, так сказать, а не культурного) характерно стремление к цели, невзирая ни на какие обстоятельства. Такое стремление, учитывая инерционность установок, отсутствие гибкости и чувствительности к обстоятельствам у эпилептоида, может привести к результатам грандиозным по своим размерам и потрясающим по своей нелепости. Вот от включения его в такого рода стремление и предохраняет чувство вины, оглядка на моральные ограничители, имеющие абсолютное значение. И сознание своей ответственности за нарушение этих ограничителей.

Необычайно сильное подчёркивание в православии значения смирения есть, по всей видимости, культурная реакция на генотип, обладающий всеми вышеописанными характеристиками. Она обращает "судейский комплекс" внутрь человека, на себя самого. Она заставляет его копаться в своих мыслях и намерениях, оценивая их моральными критериями, она развивает определённую неуверенность в эпилептоиде, от природы таковой неуверенностью не наделённом, показывая ему всю меру ответственности, которую он берёт на себя, решаясь на какое-либо действие или поступок. Что для эпилептоида, известного также, с другой стороны, своей основательностью и добросовестностью в продумывании планов, весьма важно в смысле остановки и блокировки целого ряда возможных линий поведения, могущих завести весьма далеко и явно "не в ту степь".

Когда отказывает механизм смирения и чувство вины, тогда "судейский комплекс" начинает ориентироваться вовне, порождая в человеке недовольство своим окружением, положением, другими людьми, которые думают не так, как он. Возникают идеи [...] типа "Москвы - третьего Рима" - в эпоху Ивана Грозного, превращения России в "настоящую" Европу по образцу Голландии - во времена Петра I или построения социализма в одной отдельно взятой стране - при Сталине.

И эти идеи, в которых просвечивает всегда мания величия (как прямая противоположность смирению) обязательно приводят в то же время и к вспышке мании преследования с попытками защититься и оградиться посредством уничтожения противников, по возможности - всех до единого [...].

Восстановление в своих правах принципа смирения как высочайшей добродетели было бы возвращением из небытия одного из ярчайших архетипов нашей этнической культуры. Он так долго осуждался, осмеивался, оплёвывался, считался постыдным, что, казалось, ничто не сможет больше его оправдать.

Но в том-то и сила архетипов, что они ни в каких оправданиях принципиально не нуждаются. В той системе представлений он казался не нужным и потому оплёвывался, он противоречил, он мешал. В новой системе он является крайне полезным звеном, а потому и вводится в неё часто безо всяких логических обоснований. На уровне ощущения

Мне нравятся смиренные люди. Я чувствую в них какую-то силу, какую-то внутреннюю структуру, которой мне не хватает. И я начинаю им подражать. Я хочу перенять, развить в себе это качество, я "работаю над собой" в этом направлении. Так восстанавливается архетип. Во мне, в другом, в третьем. Затем, как нечто само собой разумеющееся, он начинает использоваться в качестве критерия при оценке поступков. Это придаёт ему огромную силу. Вот он и обрёл новую жизнь».

Валентина Чеснокова пишет о том, что культура являет собой своего рода память общества, в которой заключено огромное количество необходимой ему информации, в том числе - и неиспользуемой в данный момент. По её мнению, не используемой в данный конкретный момент информации в культуре гораздо больше, чем той, которая находится в непосредственном обращении. Некоторые эталоны, ценности, философские системы и фрагменты мировоззрения могут лежать невостребованными в течение столетий.

«Но наступает критическая ситуация, - замечает Валентина Чеснокова, - и тогда горе народу, если в нужный момент не распечатается соответствующая ячейка в его культурной памяти. Ключами же к таким ячейкам служат воспоминания об определённых событиях, символы, но чаще всего - имена.

Именно поэтому в 1941 году в тяжёлой обстановке военных неудач не кто иной, как Сталин, вынужден был произнести всенародно те имена, которые с 1917 года ни разу не произносились с высоких трибун [...]. Сталин оказался перед необходимостью употребить единственные подходящие "ключи". Со своей высочайшей трибуны он произнёс: "Пусть вдохновляют вас в этой борьбе образы наших великих предков: Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова", - и тем самым распечатал ячейку памяти, связанную с отечественными войнами, со всеми вытекающими отсюда последствиями».

Как происходит восстановление, а точнее - обретение новой жизни старыми архетипами, которые заложены в наших ячейках памяти? По мысли Валентины Чесноковой, процесс этот всегда берёт своё начала снизу - от людей, которые ощущают неудовлетворённость, внутреннюю неустроенность, потребность в чём-то пока ещё неясном. Первоначально споры идут в узких кругах общения, в которых люди дают выход своей неудовлетворённости, в которых они пока просто встречают возмущением какие-то не нравящиеся им факты или события. Именно в таких узких кругах вырабатываются и первоначально формулируются проблемы, которые затем подвергаются более сильной и умелой «шлифовке» на организованных диспутах, в прессе и т.д.

Однако эти процессы обсуждения тоже имеют свой порядок, свои архетипы. «Прежде всего, - пишет Валентина Чеснокова, - это ряд архетипов, на которых вообще строится жизнь указанных первичных групп и работа в них группового сознания. Ибо любая первичная группа, образуется ли она случайно, с определёнными конкретными намерениями, по необходимости или как-то ещё, - не может сохраниться в течение достаточно длительного времени без определённой степени единомыслия её членов».

Таким образом, одна из очевидных (даже при чисто внешнем наблюдении) черт русского национального характера - смирение (иногда его именуют как «терпение») имеет колоссальное значение как важный сдерживающий элемент в русской национальной культуре.

А это, согласитесь, совсем не то, что некоторыми воспринимается как мифическая «покорность» русского народа, как проявление «рабского характера» русских.

Но мы переходим к следующей особенности русского социального архетипа. Чуть выше уже было сказано о специфике так называемых «первичных групп общения» в русской культуре. Эта специфика диктуется, как несложно предположить, всё теми же особенностями русского национального характера.

10.

Социальные интроверты: особенности общения в русской национальной культуре.

Оперируя сравнительными данными теста MMPI, полученного на американцах и русских, Валентина Чеснокова отмечает, что по шкале «социальной интровертивности» (Si, 70), которая обычно определяется медиками как «затруднённость в общении» и воспринимается как болезненный симптом, наши люди «выбирают» гораздо большие значения, чем американцы.

Та же особенность наблюдается и по шкале «Sec, 293» - «стремление к уединённости». Та же тенденция видна и по шкале «Swth-as, 241» («отказ от социальной активности»). Чеснокова замечает: «Казалось бы, ясно: выраженная склонность к изоляции и одиночеству. Ничего подобного: шкала Hy-2, описывающая "потребность в принадлежности к социальной группе", выбирается нашими мужчинами на 46 % своей величины, а женщинами - на 49 %, то есть - почти наполовину. Другими словами, первые три шкалы описывают те же явления, что и последующая шкала - "социальная адаптивность" (SOC, 7), а именно - трудность в завязывании контактов, медленность "вхождения" в новую социальную среду, не очень большой круг "близких людей".

Но такая "суженность" сектора общения вовсе не даёт основания заключать о его трудности вообще или о его бедности: в своём узком кругу человек может общаться легко и интенсивно и получать от этого общения массу положительных эмоций. Он (русский человек) - "социальный интроверт", только и всего».

Итак, мы видим ещё одну черту русского национального архетипа и культуры: социально-интровертный тип отношений. То есть - установление очень тесных и многосторонних отношений с небольшим кругом людей и вхождение в более дальние круги общения через целую цепочку небольших последовательных кругов, которые пересекаются друг с другом в различных секторах. Эти небольшие социально полуоткрытые (а иногда - и ощутимо замкнутые) круги в последние десятилетие очень распространены в культурных ареалах русского общества и являются главными хранителями культурных ценностей и очагами социализации людей.

В этом смысле, по мнению Валентины Чесноковой, эти полуоткрытые или замкнутые круги общения как бы приняли эстафету от распавшейся территориальной общины. Кроме того, социально-интровертивный тип отношений смягчает индивидуализм в русском национальном характере, о проявлениях которого было сказано чуть ранее.

Упоминавшийся американский социолог Толкотт Парсонс в своей книге, написанной в соавторстве с Э. Шилзом и Р. Бейзом «Рабочие материалы к теории действия» («Working Papers in the theory of Action», 1953), предложил две аналитических переменных, одна из которых относится к типу общения, которые задаются ценностными стандартами той или иной культуры. Эта переменная формулируется противопоставлением двух типов общения: конкретное и диффузное. Конечно, в чистом виде эти типы практически не встречаются, но всё равно разные этнические культуры тяготеют к преобладанию того или иного типа общения.

Конкретное общение характеризуется тем, что человек выбирает себе социальное окружение, полезное, с его точки зрения, для реализации собственных целей. При таком подходе каждый человек хорош и нужен только в определённых обстоятельствах и для определённого рода занятий.

Диффузное общение характерно тем, что человек, реализующий эту тенденцию, отбирает себе друзей и знакомых не с точки зрения того, какие цели с ними удобно и интересно достигать, а по некоторым более глобальным признакам, характеризующим их как личности. Принцип выбора здесь таков: в каждом человеке значение имеют только твёрдые и неизменные характеристики его «я», а всё остальное (сфера его деятельности в текущий момент, социальное положение, материальное благополучие и даже его индивидуальные интересы) - не столь важно.

Русскому социальному архетипу, как полагает Валентина Чеснокова, характерен именно диффузный тип общения (он же - социально-интровертивный). Вновь процитирую работу Валентины Фёдоровны: «Человек, склонный к диффузному общению, тщательно подбирает себе социальное окружение. Завоевать его расположение трудно: он долго и придирчиво "проверяет" нового знакомого - ведь ему нужно выяснить не просто отдельные поступки и интересы будущего приятеля или друга, но самое главное - тенденцию этих поступков и интересов, чтобы "добраться" до его "я", до неизменных принципов, до ценностей. Зато, если он уже "принял" новичка в "свои", то значит, настроился на долгую и верную дружбу и этого же ожидает от своего партнёра. Установившаяся тесная связь затем очень устойчива, и если разрывается, то весьма болезненно и только в крайних обстоятельствах.

Круг общения, сложившийся на основании принципа диффузности, обладает определённой замкнутостью, он не любит "чужаков", не доверяет им. Конечно, в общении каждого отдельного человека, входящего в данный круг, присутствуют и элементы принципа конкретности, но друзья, с которыми он общается "конкретно", и те, с которыми он общается "диффузно", имеют для него совершенно несравнимый статус».

Валентина Чеснокова замечает, что, возможно, диффузного типа общения в мире в чистом виде уже и нет, но тяготению к такому типу общения, безусловно, осталось в социальном архетипе русских людей. Как этот принцип выглядит на практике?

«Мы плохо переносим отношения, в которых большое место занимает принцип конкретного общения, - пишет Валентина Чеснокова. - И напротив, хорошо чувствуем себя в такой группе, которая "лезет" в наши личные дела, копается в наших взглядах и мотивах, пытается формировать нашу личность. Мы позволяем ей это, мы даём ей такое право. За какие же такие преимущества? Хотя бы даже за один простой факт уверенности в том, что, если я запутаюсь в каких-то несчастливо сложившихся обстоятельствах, если всё будет против меня, то моя группа - ближние мои - отвергнут все очевидные факты и вещественные доказательства, если таковые будут им предъявлены, и с олимпийским спокойствием заявят на все обвинения: "Что вы нам говорите? Мы этого человека ЗНАЕМ. Он НЕ МОГ этого сделать. Это - недоразумение".

И будут совершенно правы, потому что действительно знают. Они не дадут мне "пропасть", они не могут этого сделать, не имеют права. Никакой соцстрах нигде и никогда не обеспечит человеку той уверенности и свободы, какую даёт ему поддержка группы диффузного типа.

А толерантность, терпимость указанной группы проявляется в том, что в ней человек может быть самим собой, таков, какой он есть. Играть роль и показывать себя кем-то, заранее придуманным, здесь просто невозможно, а, следовательно, остаётся один вариант - чтобы тебя приняли в том виде, в каком ты сложился на данный момент, - со всеми своими недостатками, огрехами, слабостями. И если уж тебя в эту группу примут, то всё остальное определено.

Можно вести себя естественно, говорить то, что думаешь, совершать ошибки и исправляться по ходу дела, сердиться, поучать других и время от времени самому получать нагоняи.

"Валера? - скажут про вас  друзья, - у него характер действительно тяжёлый, иногда он бывает очень раздражительным, тогда его лучше не задевать. Но ведь он же - золотой человек, очень добрый и всегда готов помогать. И такой трудяга! А сейчас он сильно расстроен, вы к нему лучше не подходите пока..." - и далее будет выдана полная инструкция, касающаяся того, как следует поступать с Валерой, чтобы его золотое сердце проявилось во всём своём блеске.

Это означает, что каждый человек в такой группе занимает совершенно своеобразное, индивидуальное, специально для него созданное "место", или "положение", тщательно учитывающее особенности его характера, структуру его способностей и все его установки. Но из этого, в свою очередь, должно следовать, что и вся система отношений в группе также индивидуальна, неповторима, поскольку она должна интегрировать все эти особые, для каждого данного человека "по заказу изготовленные" положения.

Это такая группа, которую невозможно стандартизировать, поставить на конвейер и штамповать в поточном порядке. Она изготовляется каждый раз вручную, и изготовление её - сложная задача, требующая умений и навыков, которые получает человек в процессе воспитания в качестве глобальных установок».

То, что русские являются социальными интровертами, подтверждается и тестом MMPI. Анализируя шкалу «Wthpth, 271» («умение считаться с тем, что люди думают»), Валентина Чеснокова отмечает, что русские мужчины превосходят американских по всей длине шкалы на 12,3 %, а женщины - на 15,5 %. «Вот тебе и "социальные интроверты"! - комментирует эти данные Валентина Фёдоровна. - Ведь по самому смыслу слова "интровертивность" интроверт должен быть обращён на себя самого, вовнутрь. В данном же случае интровертивность означает обращённость внутрь своей малой, первичной группы. Но в этой группе человек оказывается очень чувствителен к мнению окружающих. Он, если можно так сказать, "избирательно" чувствителен. Он сам выбирает себе людей, относительно которых ему глубоко небезразлично, что они думают. К остальным он проявляет сильную социальную невозмутимость» (о чём и свидетельствуют приводимые Валентиной Чесноковой данные шкалы Pd-3).

А при таком подходе, как ни крути, вырисовывается весьма специфическое отношение, свойственное русскому национальному характеру, в отношении государства и его социально-политических институтов.

11.

Человек, государство и роль личностного статуса в русской национальной культуре.

Валентина Чесноковаa в поисках подтверждения (или наоборот - опровержения) тех или иных соображений и теоретических выводов прочитала огромное количество книг самого разнообразного направления, которые она цитирует в своей работе. Одним из авторов, книги которых Валентина Фёдоровна использовала в своём труде, является Владимир Вейдле (1895-1979).

Владимир ВейдлеВладимир Вейдле

Владимир Васильевич Вейдле родился в Санкт-Петербурге. Окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета (1916). Профессор Пермского университета (1918-1920). Преподаватель истории искусства в Петрограде (1920-1924). Покинул Россию в 1924 году. Вернулся в Церковь под влиянием протоиерея Сергия Булгакова. Профессор истории христианского искусства и истории Западной Церкви в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже (1932-1952). Специалист по итальянскому искусству, постоянный сотрудник «Нового журнала» и других периодических изданий. Скончался в Париже.

В 1956 году в нью-йоркском издательстве имени Чехова вышла в свет книга Владимира Вейдле «Задача России: Место России в истории европейской культуры». Валентина Чеснокова приводит цитату из этой работы Владимира Васильевича, характеризующую особенность диффузного стиля общения в России: «В России, по крайней мере, в старой России, было нечто, чего может быть уже нигде на свете нет: ощущение очень большой свободы, не политической, конечно, не охраняемой законом, государством, а совсем иной, происходящей от тайной уверенности в том, что каждый твой поступок твои ближние будут судить "по человечеству", исходя из общего ощущения тебя как человека, а не из соответствия твоего поступка закону, приличию, категорическому императиву, тому или иному формально установленному правилу».

Эта цитата ярко характеризует отношение, которое сложилось в русском национальном характере к государству и установленным им правовым отношениям. Государство, и систему законодательных нормативных актов русские, очевидно, игнорируют. И это - факт, который нельзя не заметить.

В последнее время получил распространение такой термин: «правовой нигилизм». Ответственные люди, облечённые властью, говорят, что «правовой нигилизм» - это очень плохо.

Но «правовой нигилизм», как одна устойчивых, повторяющихся черт в русском национальном характер, появился не сегодня и не вчера. Есть закон, а есть - справедливость: эта двойственность уже не первое столетие проявляется в социальном архетипе русских. И сегодня, вместо того, чтобы в какой-то ситуации идти в суд («независимость» и «объективность» современной российской судебной системы - отдельная и больная тема), наш человек предпочитает искать правду на самом верху. Он, минуя частокол местных чиновников, обратится напрямую или к Президенту РФ Дмитрию Медведеву, или к главе Правительства РФ Владимиру Путину с рассказом о том, как несправедливо с ним обошлись (хотя формально, по закону, всё, возможно, и было правильным).

Оборотная сторона такого подхода также является одной из отличительных черт русского национального характера. Бывает так, что, помыкавшись со своими проблемами по приёмным чиновников, человек резко меняет настрой: «Да пошли вы все, козлы...». И далее - строго по тексту, начертанному на картине Лены Хейдиз, которая была приведена в начале этой статьи.

И, конечно же, плюс к этому - упорное нежелание знать, как именно устроены структуры государственной власти и местного самоуправления. Валентина Чеснокова пишет именно об этом: «Образовывают нас, образовывают, лекции читают, проекты Конституции выносят на наше обсуждение, приглашая участвовать в творении собственной государственной системы. И всё - зря. Хотя нельзя сказать, что мы не проявляем желания принимать участия в этом творении. Только мы действуем архетипически. Мы идём снизу, от фактов, которые нас задевают или возмущают. Что-то, что противоречит нашим системам идеалов, заставляет нас мобилизоваться.

И тогда мы обращаемся непосредственно к лицу, начисто игнорируя всю систему уже существующих законоположений, учреждений, инстанций и должностей. Мы находим себе среди этих должностных лиц такое, которое, по нашему мнению, соответствует требованиям высокого личностного статуса, и обращаемся именно к нему, опять-таки стараясь миновать все установленные формальные процедуры. Единственно, что нам нужно, - чтобы с нами поговорили как с людьми. У нас есть мысли относительно того, как вот это конкретное в конкретном месте осуществляющееся зло преодолеть. И стимул, и подоплёка, и соображения - всё исключительно на архетипах.

Мы идём в таких случаях исключительно от смысла, который нам важен. И то, чего мы в действительности, часто сами не осознавая, требуем, можно было бы назвать: оформление в систему законов и формальных предписаний нашего представления о справедливости.

Другими словами, при наличии развитого государства и с числом служащих, превышающим [...] миллионы человек, мы требуем... создания государства. Как будто ничего этого вовсе нет. Как будто Пётр никогда не вводил своих учреждений, всех этих Сенатов, Синодов, коммерц- и прочих коллегий, судов, губернаторств, табели о рангах и прочее, и прочее. Как будто в течение трёхсот лет система не развивалась, не усложнялась, не оформлялась точными формулировками.

Этот архетип "хождения за правдой" к лицу, имеющему статус, есть архетип очень древний, и в сочетании с архетипом "судейского комплекса" (поисками объективной и абсолютной вечной справедливости) это - именно государствосозидающий архетип.

Давай, князь, поговорим, разберёмся, как мы живём, и как должны жить, и как нам сделать, чтобы мы жили так, как должно, а не так, как живём. Устраним хаос, наведём порядок в данной сфере.

Современный князь принимает нас, как правило, ласково (поскольку и попадаем мы к нему, как правило, посредством личных связей и "ходов"), но он в самом начале разговора гасит наш запал поговорить о справедливости вообще и о положении дел вообще. Он - человек практический и хочет нам добра, а потому вводит разговор в конкретные рамки данного случая, выясняя условия, обстоятельства и, в конечном счёте, - возможности подвести данный случай под уже существующие уложения [...].

Дело иногда и улаживается. И всё, казалось бы, хорошо. Получили мы то, что хотели? Получили... Чем же мы недовольны? Да как-то это всё "сбоку", с чёрного хода. Нет ощущения, что вот это и есть "настоящая" справедливость, будто воровски тебе вынесли под полой кусок пирога...

Вздохнёт современный опытный князь и скажет: "Когда же вы, черти, будете свои собственные законы знать и уважать? Это всё - всё! - сделано по закону, всё справедливо. Вы могли этого требовать открытым судебным процессом. Но вы этого НЕ ЗНАЕТЕ. Когда же настанет такое время, что на Руси будут знать свои права и законы?". - Тогда, князь, когда на Руси не останется русских совсем».

Этот архетип не только очень древний, но и очень мощный. Валентина Чеснокова логично замечает, что если он дожил от столь древних времён до наших дней, - значит, сила жизни в нём колоссальная: «И даже, если разобраться, строго, то только он один и вызывает настоящие, так сказать, полноценные чувства. Следовательно, надо дать ему жизненное пространство, позаботиться о нём: пусть живёт, богаче с ним мир. Нужно только сделать так, чтобы ему было естественно существовать, а об остальном он сам подумает [...].

По-видимому, вся трагедия слома исконной, коренной культуры происходит от того, что слишком жадно набрасываются люди на "блага" [...]. И вводится в культуру слишком много новых предметов, а с ними - новые технологии, новые производства, которые целиком заимствуются, а вместе с производствами заимствуются и отношения.

И культура не может всего этого освоить, "переварить", организовать, распределить. Тогда начинают заимствоваться и культурные модели».

Тогда возникает закономерный вопрос: можно ли сделать так, чтобы заимствования происходили правильно, не поспешно, не разрушая национальный культурный архетип? По мнению Валентины Чесноковой такой способ есть. Причём, он уже выработан в русском национальном характере. Валентина Фёдоровна приводит в качестве примера факт, обнаруженный советскими историками ещё в 1950-х годах.

Тогда сотрудники одного из научно-исследовательских центров установили связь с раскольниками на территории Восточной Сибири. Они вошли к ним в доверие через хорошее знание книг и квалифицированное ведение диспутов. Диспуты по поводу религиозных правил раскольники очень любят и людей, умеющих их вести, очень уважают. Кроме того, историки не злоупотребили их доверием, и поэтому получили возможность побывать в их сёлах и скитах, хорошо познакомиться с их жизнью.

Возвратившись однажды из очередной поездки к раскольникам, они поразили всех сообщением, что те, наконец-то, поставили на свои лодки моторы. Столько лет противились и вот - уступили. «Новое, - с торжеством говорили историки, - всегда найдёт себе путь, и старое не сможет ему противостоять!». Социологи возразили: «Ни за что не поверим, чтобы здесь дело было только в победе нового над старым! Вы что же, будете утверждать, что каждый отдельный раскольник сам принимал решение и ставил на свою лодку мотор?» - «Нет, конечно, - признались историки. - Они все поставили одновременно». - «А этому предшествовало...» - высказали социологи догадку. «И здесь вы правы. Этому предшествовало...» - согласились историки.

И рассказали, что вопрос о моторах был вынесен на обсуждение старцев. Старцы собрались из всех скитов и сидели над «Кормчей книгой» несколько дней в непрерывных дискуссиях. Это была настоящая ассамблея. Миряне также присутствовали на ней и высказывались, но весьма скромно, и ни один из них отнюдь не приводил в качестве аргумента соображения утилитарной выгоды. Вопрос решался принципиально.

Исследовав ещё раз всю «Кормчую» досконально, раскольничьи старцы пришли к выводу, что никакого прямого запрета на пользование подобными приспособлениями в Книге нет. Следовательно, нет никакого резона отказываться от моторов по религиозным соображениям. Когда решение было чётко сформулировано, все раскольники, имеющие соответствующие лодки, одновременно купили, привезли и поставили на них моторы.

«Ну, и кто же здесь победил? - спросили социологи. - Произошло введение нового факта в культурную систему, то есть, в строгом смысле этого слова, подчинение нового старой культурной системе».

В процессе постоянного освоения новых фактов и эталонов культурой, организации на их основе культуры, по мнению Валентины Чесноковой, очень важную роль играют носители личностных статусов культурного типа. Так как новое не разрушает уже сложившейся культуры - им, стало быть, можно безбоязненно пользоваться. Окружение носителя личностного статуса так уверено в этом потому, что он сам не только отлично знает свою культуру, но и верит в неё. Он уверен, что все формы поведения (или, по крайней мере, огромное большинство из них), одобренные и обкатанные культурой, имеют в себе не только очевидное, на поверхности лежащее рационально-целевое содержание, но и глубинный моральный план. То есть, они не только позволяют делать то или иное дело тем или иным, более или менее удобным способом, но и предусматривают, чтобы это дело делалось без нарушения моральных ограничений. Вот почему во всех ситуациях носитель личностного статуса стремится отдавать предпочтение именно старым, то есть - проверенным культурным способам.

В нашем современном обществе результаты работы носителей личностного статуса проявляются слабо. Да, отдельные люди принимают те или иные модели поведения, как бы открывая их для себя. Они их применяют, передают другим людям, но всё это, как правило, не касается институциализированных и формальных структур.

«Наши формальные, государственные структуры, - пишет Валентина Чеснокова, -  не могут воспользоваться плодами той работы, которую ведут носители личностных статусов, они ощущают её как враждебную себе, разрушительную. Они не только не дают место внутри себя носителю личностного статуса нашего культурного типа, но всячески ограничивают его рост, стремятся отторгнуть его от себя, а если ситуация позволяет - то и физически уничтожить. Это и доказывает, что они совершенно чужды друг другу - наше государство и носители личностных статусов нашей культуры. Они не понимают друг друга и не хотят согласовывать свои действия. А, может быть, и не могут».

Эти, написанные 30 с лишним лет назад, строки, звучат настолько современно, что, кажется, описывают именно сегодняшнее положение дел!

Как работает личностный статус конкретного человека? Валентина Чеснокова в качестве классического, так сказать, примера приводит фигуру Льва Толстого. Лев Николаевич имел настолько высокий личностный статус (по значению он был, фактически, равен статусу самых высоких лиц в Российской империи), что правительство не смело его трогать и избегало вообще его задевать. В качестве убедительного подтверждения своей мысли Валентина Фёдоровна приводит воспоминания Василия Маклакова.

Василий Алексеевич Маклаков (1869-1957) - известный русский адвокат, политический деятель, масон (с 1905 года), избирался в Государственную Думу России II, III и IV созывов, считался одним из наиболее ярких думских ораторов. В 1913 году был одним из защитников М. Бейлиса, который обвинялся в ритуальном убийстве. Был знаком с Л.Н. Толстым, и по просьбе Льва Николаевича защищал одного из его учеников - И.Е. Фельтена, - обвинённого в хранении запрещённых сочинений знаменитого писателя. Уже будучи в эмиграции, Василий Маклаков 5 мая 1921 года произнёс речь на вечере памяти Л.Н. Толстого. В этой речи он рассказал следующее.

Василий МаклаковВасилий Маклаков

«Его сочинения казались опасными. За простое их хранение подвергали суду, а его, автора их, тронуть не смели. Когда судили его учеников за его сочинения, он не раз заявлял о себе, требовал суда над собой, указывая на нелогичность, на бесстыдство такого к себе отношения - и всё было тщетно. Государство перед ним пасовало.

Я помню, как на одном процессе, где я защищал, я подал прокурору его собственноручное заявление, что он - автор тех сочинений, за которые судили подсудимого. Прокурор отвечал, что подпись Толстого не засвидетельствована нотариусом и потому заявление надлежит оставить без всяких последствий.

Конечно, смешна такая лицемерная отговорка, но не смешон сам факт: государство не смело тронуть Толстого, Толстой был сильнее правительства».

Во многом аналогична была ситуация и с Александром Солженицыным (впрочем, не только с ним) уже в советские времена. Правительство и партия, в конце концов, разрешили мучавшую их проблему солженицынского статуса посредством территориального удаления Александра Исаевича из СССР, в весьма условном, чисто пространственном смысле слова, оставив «поле боя» за собой.

Формирование личностного статуса, по мнению Валентины Чесноковой, происходит несколькими способами. Первый - статус формируется в ближайшем круге общения, участники которого знают данного человека досконально, конкретно и со всех сторон. После чего информация начинает распространяться в прилегающих кругах, а через них - и в более отдалённые.

Позднее в формировании личностного статуса большую роль начали играть профессиональные каналы коммуникации. Отсюда - такой высокий личностный статус хороших профессионалов, которые им создают другие профессионалы, но который затем выходит за пределы профессии и распространяется на довольно широкие сферы, особенно, если такой профессионал берёт на себя подвиг защиты каких-то общекультурных моделей.

По мнению Валентины Чесноковой, носители личностного статуса подразделяются на два основных типа. Первый - носитель личностного статуса деятельного типа. Он использует очень разные средства, в числе которых могут оказаться время от времени и весьма сомнительные. Поэтому его оценка постоянно колеблется и авторитет то возрастает, то уменьшается. Ему необходимо постоянно следить за этими колебаниями и, когда оценка слишком резко идёт вниз, немного поработать на её улучшение. Но как только авторитет его достигнет довольно высокой точки, он, как правило, сразу же начинает испытывать искушение использовать его для доброго дела и начинает нещадно эксплуатировать, что вновь приводит к понижению его репутации, а, следовательно, к затруднению в достижении цели. И, значит, опять нужно следить за своим влиянием на окружение.

Другое положение - у носителя личностного статуса культурного типа. Если его носитель достаточно последователен (а только в этом случае он получает заметный статус), то его авторитет растёт постепенно, но неуклонно и обладает очень большой устойчивостью. А если всё же рушится, то сразу и большей частью - навсегда.

Думаю, что читатели этих строк без особого труда могут привести персональные примеры носителей этих двух типов личностного статуса из собственной жизни.

12.

Русская национальная культура и стремление к личной наживе.

В русском социальном архетипе спектр частных целей, которые, с точки зрения национальной культуры, разрешается преследовать человеку в индивидуальном порядке, весьма ограничен по сравнению с другими культурами. В частности, культурно порицается слишком активное стремление к прибыли.

Есть у меня один знакомый коллега-журналист, отличающийся чем, что он сотрудничает со многими средствами массовой информации, и очень трепетно относится к тому, сколько ему заплатят. В погоне за рублём он подчас доводит себя до самого настоящего измождения, что даёт повод друзьям и коллегам подшучивать над ним: дескать, к чему все эти жертвы? Всё равно всех денег не заработаешь...

Но случаются с этим товарищем ситуации иного рода: когда он, находясь в цейтноте, спихивает в редакции СМИ явно небрежно, в спешке написанные тексты, да ещё - и с нарушением оговорённого графика их сдачи. Ему начинают эти нарушения ставить на вид. В ответ тот, как правило, начинает огрызаться и, объясняя свою небрежность и необязательность, нет-нет, да и выскажет в качестве оправдания ставшую знаменитую среди его коллег и друзей фразу: «А мне тупо нужны деньги!». Такая постановка вопроса со стороны «нарушителя конвенции» уже не раз и не два приводила его коллег в состояние бурного возмущения: «Ишь ты, деньги ему нужны! - эмоционально негодовали они. - Да вы покажите нам человека, которому деньги были бы не нужны! Нам тоже нужны деньги, но это - не оправдание для того, чтобы откровенно  халтурить, да ещё, к тому же, подводить других!».

Валентина Чеснокова в своей книге приводит пример, который, с одной стороны, является подтверждением специфического отношения русских к государству и его уложениям, а с другой стороны - подтверждает соображение о наличии в русском национальном характере порицания, или, как минимум, неодобрения слишком активного стремления к личной наживе.

«Один юрист, - писала в начале 1980-х годов Валентина Чеснокова, - рассказывал всем случай, по-видимому, сильно поразивший его самого. Сам по себе довольно мелкий факт этот заключается в том, что в кодексе есть статья: всякая сумма, данная в долг, если она превышает 50 рублей, должна быть зафиксирована специальным документом, иначе, в случае невозврата долга, суд дело к рассмотрению не принимает.

Юрист провёл в своём окружении весьма подробное выяснение по этому вопросу: кто знает о существовании такого положения? Естественно, оказалось, никто, кроме юристов, которые специально в этой области работают. Хорошо. Юрист наш провёл дополнительную работу по разъяснению всем своим знакомым указанного положения. После чего спросил: "Ну, что? Ясно вам всем, что к чему?".

"Ясно", - ответили знакомые, все - люди образованные и рассудительные, некоторые даже с юридическим образованием. "Так будете оформлять дачу денег в долг специальным документов?" - "Да ты что, спятил? - ответили знакомые. - Как это мы будем требовать квитанцию? Да ведь это в высшей степени неэтично по отношению к своим знакомым! А незнакомым мы не одалживаем, потому что они к нам не обращаются, - ведь не принято просить в долг у незнакомых".

Юрист опешил. "Да ведь знакомый, - стал он разъяснять, - тоже может не возвратить долга!" - "Может, - согласились его просвещённые друзья и приятели. - Ну, значит, и не возвратит, тут уж ничего не поделаешь"».

Валентина Чеснокова такой странный, для кого-то подход, комментирует следующим образом: «"Просящему - дай, и у взявшего у тебя - не требуй обратно". Это - мораль. Мораль всегда имеет высший смысл. Наше законодательство для нас такого смысла не имеет.

Я думаю, что какой-то смысл в этом (в действующем законодательстве времён как СССР, так и современном российском - Consp.) есть. Этот смысл вложили в него те народы, которые создавали его первоначально на основании своего собственного обычного права, которое, в свою очередь, всегда обязательно опирается на какую-то изначальную и исконную систему коллективных идеалов. Но это - не наш смысл и не наши идеалы. И потому они нам не видны. А свой смысл мы не можем поместить в эту систему. И потому государство и культура продолжают столетиями существовать параллельно, сталкиваясь и мешая друг другу».

В издании книги «О русском национальном характере» 2003-го года Валентина Чеснокова добавила несколько своих статей и работ, написанных и опубликованных уже в 1990-х годах. Один из таких материалов представляет собой тезисы 1993 года «Некоторые черты русского этнического характера, могущие иметь значение для формирования рыночных отношениях», которые Валентина Фёдоровна написала для выступления на одной из научных конференций.

Этот материал имеет интересное значение в том плане, что в нём Валентина Чеснокова объясняет почему, с её точки зрения, рыночные реформы в России пошли не так (и даже - совсем не так) с точки зрения именно особенностей русского социального архетипа: «Все вышеперечисленные  черты этнического характера русских достаточно сильно затрудняют для человека русской культуры участие в рыночного отношениях того типа, который считается как бы классическим. И в особенности - в условиях современного российского рынка: весьма неупорядоченного, неустоявшегося, не обставленного соответствующими институтами и правилами».

Валентина Чеснокова замечает, что при таком положении дел культурный элемент населения России в основной своей массе уклоняется от участия в рыночных отношениях и стремится найти для себя дополнительные «ниши». По возможности - в стороне от рынка.

А на рынок же устремляется элемент акультурный, которого, впрочем, всегда много в любом этническом контингенте населения. Плюс - на рынок устремляется элемент инокультурный, причём, чаще всего - в лице представителей других национальностей, которые в своей этнической общине также являются акультурными. Это приводит к тому, что в глазах культурных людей это создаёт рынку дурную репутацию.

Такое положение дел приводит к парадоксальной ситуации: «окультурить» рыночные отношения может, по идее, только массовый приток культурного элемента населения. Но в том-то и проблема, что этот культурный элемент как раз и не желает встраиваться в неокультуренный рынок.

Конечно, сейчас, на рубеже 2010-2011 годов, когда я писал эти строки, ситуация в деле развития рыночных отношений в России несколько сдвинулась в лучшую сторону. Но нельзя не заметить, что эти положительные изменения, к сожалению, не носят принципиального характера.

Не выполнение взятых на себя обязательств.

Использование силового и административного ресурса для захвата приглянувшегося кому-то бизнеса.

Быстрые и частые смены правил игры во время игры со стороны и государства, и органов местного самоуправления.

Стремление максимально кодифицировать и забюрократизировать рыночные отношения.

Тотальное недоверие к предпринимателям со стороны власти.

Давление на малый и средний бизнес и создание условий максимального комфорта для функционирования крупного олигархического бизнеса.

Поддержка со стороны государства так называемых «естественных монополий».

Чудовищный рост коррупции в органах государственной власти, местного самоуправления, органов правопорядка и судейской системе.

Все эти и многие другие черты «рыночных реалий» современной России продолжают формировать отрицательное отношение к ним со стороны культурной части граждан России, о чём уже говорила Валентина Чеснокова.

ГДЕ ВЫХОД? К ВОПРОСУ О РУССКОМ «НАЦИОНАЛИЗМЕ»

Естественно, что у человека, прочитавшего всё изложенное выше, возникает закономерный вопрос: что же делать дальше? В качестве ответа вновь процитирую книгу Валентины Чесноковой «О русском национальном характере» и фрагменты её лекции «Юзеф Халасинский. Формирование национального самосознания».

«В 1980-х годах - в начале и в ходе нашей перестройки - к нам приезжали различные учёные, в том числе и учёные-гуманитарии, чтобы помочь нам побыстрее включиться в общий процесс развития науки и культуры. Они, по-видимому, предполагали, что мы весьма отстали (вследствие "железного занавеса"). О тех "подводных течениях", которые постоянно присутствовали в нашей науке, они, наверное, очень мало слышали, поэтому они щедро делились с нами своими концепциями.

При этом было заметно, что они особенно боятся нашего национализма, то есть - обращения к своей нации и к своей культуре. Они стремились побыстрее ввести нас в европейскую культуру, доказывая, что процесс формирования наций - это исторический эпизод в жизни Европы, что он давно остался в прошлом. И вот, поглядите на нас - мы уже давно живём все едиными идеями единой культуры! На одном из таких собраний я присутствовала - оно как раз было посвящено национальным культурам, - и там всё это слышала.

Я выступила и сказала, что каждая культура обладает своими ценностями, а ценности - это именно то, что мотивирует людей. Мне что-то отвечали снисходительно об общечеловеческих ценностях, на которые, дескать, и нужно ориентироваться. На этом совещании я больше не выступала: я поняла, что они всё жаждут доказать нам, что национальную культуру давно пора сдать в музей. Человек должен как бы освободиться от неё, так как она затрудняет движение вперёд. Это такой современный штамп мышления [...].

Но ведь общечеловеческие ценности - это понятие отвлечённое, они получены именно процедурой отвлечения из различных культур и предопределяют собой набор, а вовсе не иерархию. В реальных культурах, от которых эти ценности абстрагированы, они занимают разное положение на шкале ценностей. В одной - одно, а в другой - другое, поскольку ценностные иерархии у всех культур разные [...].

Я даже уверена, что этот набор общечеловеческих ценностей люди разных культур подставляют в разные иерархии, то есть по-разному располагают их на шкале значимости. А каковы наши русские шкалы ценностей - ведь мы этого по-настоящему ещё не знаем. Но мы почему-то должны всё это забыть, отбросить и кинуться догонять и обгонять общеевропейский паровоз.

В этой связи мне хочется привести здесь некоторые места из статьи Юзефа Халасинского "Диалог Африки и Европы и проблемы африканских наций". Когда в 1950-х годах Леопольд Седар Сенгор, уроженец Сенегала, католик по вероисповеданию, философ и поэт, получивший блестящее образование во Франции и принятый в самых элитарных, интеллектуальных французских кругах, вдруг ощутил себя африканцем, развернул движение за пробуждение самосознания, и именно национального самосознания, народов чёрной Африки, он многое взял из Ренана и из истории формирования самой французской нации.

Леопольд Сенгор пишет: "Нация - это не родина. Она не включает в себя естественные условия, она не есть проявление среды, она есть воля к созданию, а чаще - к преобразованию". И немного далее: "То, что формирует нацию - это объединённая воля к совместной жизни".

"Включаясь в ход мысли Ренана, можно определить нацию как коллективное призвание, зависящее от общей шкалы ценностей, от общих институтов и, наконец, от общих целей... Как призвание... нация сама есть стимул" [...].

Мы - эпилептоиды - слишком тяжёлый на подъём народ. Мы очень долго "настраиваемся" и "включаемся", мы стремимся, если возможно, обойтись готовыми формами, потерпеть и лучше ничего нового не вносить. Так получилось, что мы слишком долго работали исключительно на сохранение. Сейчас всё очевиднее становится, что одного сохранения недостаточно.

Нужно отрефлексировать свою культуру и понять противоречия, которые возникают при внесении в неё тех или иных инородных элементов, нужно сформулировать реальные проблемы, выделить в культуре главное, построить элементы в систему, суметь искусно внести в неё необходимые инородные куски, чтобы сохранить равновесие системы. Нужна большая работа сознания. И начинаться она должна с того, что уже наработано в первичных группах. Именно там в свёрнутом виде заключены все будущие институты общества.

Чем теснее и длительнее связь, тем больший объём жизненного опыта воспринимается и оценивается, обсуждается совместно, тем больше "нарабатывается" общих критериев и точек зрения, возникает и накапливается общий "багаж" многократно обсуждённых и соотнесённых друг с другом формулировок, относящихся к важным для людей ценностям и моральным положениям [...].

Этот "багаж", воспринимаемый и оцениваемый одинаково всей группой, представляет собой сферу согласия или - консенсус. Эта сфера весьма широка в группах, основанных на диффузном общении. А, следовательно, именно эти группы, которые также называются в социологии первичными, оказываются наиболее ответственными не только за формирование и передачу определённых черт личности, характерных для данной культуры, но и за состояние самой культуры.

Именно они передают из поколения в поколение основу культуры данного народа - его архетипы и личностные качества [...].

Для того, чтобы государство держалось и законы исполнялись, необходимо, чтобы огромное большинство людей хоть в какой-то степени этого хотело. А человек - хотящий или не хотящий чего бы то ни было - формируется в первичной группе. И там же, в первичной группе, формируются те культурные эталоны, которые впоследствии войдут в общий культурный фонд и станут основанием законов и институтов будущего общества. Каким будет общество, определяет в значительной степени мировоззрение, формируемое в первичных группах [...].

Гораздо сложнее вопрос о том, как всё это объединить, согласовать, соотнести [...]. Слишком много элементов, деталей, филигранно отработанных, хорошо "прилаженных" друг к другу, слишком сложны, а потому - весьма индивидуальны системы представлений, входящих в консенсус. И каждая мелочь необычайно дорога, почти священна, потому что связана с памятью о прошлых днях, о людях, которых с нами уже нет, и отказ от неё - как бы измена прошлому.

Свою роль играет здесь и наш этнический ритуализм: привыкли мы так думать и поступать, как нам удобно, любое внесение нового связано с перестройками, с ломкой чего-то - необычайно неприятное состояние для эпилептоида.

Но попробуем всё-таки подумать об изменении. Откуда оно может придти? Где тот архимедов рычаг, который при наличии токи опоры может перевернуть землю? И где эта точка опоры? "Архимедов рычаг" - это, конечно, наши идеи о том, как бы всё это можно было привести в порядок и наладить, а точка опоры - это... человек! И другой точки нет.

Когда всё начинает шататься и расползаться, когда хаос начинает наступать на социальный космос, тогда единственной силой, способной преодолеть этот процесс и вернуть космосу его стабильность, является личность со всеми социальными институтами, которые содержатся внутри неё в "снятом" виде (на уровне убеждений и архетипов), и идеями о том, как эти институты действуют и как бы всё было хорошо, если бы они действовали. То есть - с тем новым динамическим моментом, который она (личность) может внести в данный космос.

Двадцатый век очень эффективно обучил нас тому, что от качества этих идей чрезвычайно многое зависит, что недостаточно просто иметь какие-то новые идеи, хотя бы и самые привлекательные с виду.

Но XX век обучил нас также и ещё кое-чему, а именно: очень важно и качество того "старого", что в личности содержится в "снятом" виде, то есть - глубина и сила связи личности с культурой, которую она берётся упорядочивать и реформировать. Другими словами, оба момента: глубина постижения "старой" культуры и качество новых идей (проектов) одинаково сильно влияют на успешность и безболезненность "передвижки" [...].

В заключение - ещё раз о том, стоит ли нам заниматься своей национальной проблемой. Очень многие учёные, философы, политики и проч. советуют нам бросить эти попытки, так как эпоха наций, по их представлениям, завершилась, и дальнейший путь человечества - это постепенное слияние в единой целое без рубежей и какого бы то ни было обособления культур друг от друга: такое единообразное счастливое человечество. Однако так думают не все.

Приведём здесь мнение философа Ричарда Пайпса: "Немедленная задача России состоит в строительстве нации-государства", и потому "национализм, который Запад оставил далеко позади, трактуя его как доктрину реакционную, тем не менее прогрессивен на той исторической ступени, на которой находится сегодня Россия".

Казалось бы, констатация нашей отсталости: все уже прошли эту стадию, а нам - только предстоит. Но в каждую новую эпоху нацию формируется по-новому, и можно ожидать, что та "нация-государство", которую нам предстоит создать, будет совсем не похожа на те нации, которые были созданы в XIX веке европейскими странами.

Кроме того, можно предположить, что и во многих других европейских нациях, не говоря уже об африканских и азиатских, процесс образования наций ещё не завершён, и искусственное прекращение его вряд ли было бы полезно для развития национальных культур».

В КАЧЕСТВЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Пожалуй, не будет особым преувеличением мысль о том, что среди рядовых граждан отношение к социологии достаточно двойственное. В том плане, что, дескать, это - большая и сложная наука, термины, выводы и теории которой понять несведущему человеку весьма сложно.

Наверное, отчасти так оно и есть. Чтение книги Валентины Чесноковой заставляет человека «включать мозги». Свою работу «О русском национальном характере», как уже было сказано, Валентина Чеснокова писала в те годы, когда надежд на её официальную публикацию у неё не было. А потом, когда времена изменились, Валентина Фёдоровна посчитала, что нет никакого резона вносить в свою книгу какие-то изменения принципиального характера.

Свою же задачу при написании этой статьи я видел в популяризации идей, изложенных в работах Валентины Чесноковой. Тема особенностей русского национального характера, «загадки русской души», волнует, как это можно заметить хотя бы по поисковым запросам в Рунете, немалое число людей. И - не только в России. Работы Валентины Чесноковой - пионерские, новаторские в своей сфере, - как раз и являются попыткой ответа на старые, но ничуть не потерявшие своей актуальности вопросы: кто такие русские? почему они так не похожи на другие народы? в чём заключаются особенности русского национального характера?

В своих работах на эту же тему и, прежде всего, в книге «О русском национальном характере», Валентина Чеснокова, отвечая на эти вопросы, по-своему структурирует текст. Валентина Фёдоровна не выделяет отдельно наиболее отличительные, характерные черты русского национального характера, а в большей степени отталкивается от сравнительного анализа американских и отечественных данных тестов Миннесотского многофакторного личностного опросника (MMPI).

Выводы о тех или иных, наиболее постоянных и часто встречающихся чертах русского национального характера, таким образом, рассыпаны по её книге, как янтарь в морском песке. Я попытался вычленить эти определения и несколько иначе, чем Валентина Чеснокова, структурировать написанные ранее Валентиной Фёдоровной тексты.

Конечно же, в эту статью вошла лишь малая часть выводов, наблюдений и соображений Валентины Чесноковой. Вот почему всем заинтересованным я очень советую прочитать её книги и, прежде всего, конечно же, работу «О русском национальном характере». Благо, что в русскоязычной части Интернета эту книгу можно найти без особого труда.

Валентина ЧесноковаВалентина Чеснокова

«Никогда не воюйте с русскими. На каждую вашу военную хитрость они ответят непредсказуемой глупостью». Эта фраза «железного канцлера» Германии Отто фон Бисмарка, приведённая в начале статьи, теперь, согласитесь, воспринимается несколько иначе. Та же немецкая культура, очевидно, во многом отличается от русской, что и естественно: ведь формировались эти две культуры в слишком разных условиях. А это означает: нельзя с немецкой «линейкой» подходить к измерению русского «аршина». И этот факт, опять-таки, в который уже раз, чётко зафиксировал наш фольклор: «Что русскому хорошо, для немца - смерть».

Очевидно и то, что порядком набившая оскомину так называемая «загадочная русская душа» при внимательном и детальном рассмотрении не выглядит такой уж загадочной и непостижимой. Просто к делу требуется подойти  системно, с помощью грамотного научного подхода. А современная наука, как мы видим, располагает для этого всем необходимым первичным инструментарием.

Заслуга Валентины Фёдоровны Чесноковой в том и заключается, что она была едва ли не первым отечественным исследователем, который не побоялся сделать первые шаги в сложном, но крайне увлекательном и нужном процессе познания тайн «загадочной русской души»...

Игорь ОСОВИН

При подготовке статьи использовались материалы и фотоиллюстрации следующих интернет-ресурсов:

а также книг:

  • Мединский В. О русском воровстве, особом пути и долготерпении. - М.: ОЛМА Медиа Групп, 2009. - (Мифы о России);
  • Ницше Ф. Сочинения в двух томах. Том 2. - М.: Мысль, 1990;
  • Касьянова К. О русском национальном характере. - М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2003;
  • Лебон Г. Психология народов и масс. - Челябинск: Социум, 2010. - (Серия «Библиотека ГВЛ»);
  • Хейли А. Колёса. - М.: Машиностроение, 1990.

Поделиться в социальных сетях